молчанием? А?
Я ответил:
- Хвалить не стану. Бранить - тоже. Не в антипатичности тут дело, а в том...
- В чем?..
- В том, что вы жидкий кристалл.
- Как?
- Жидкий кристалл. Ученый Леба давно уже открыл это явление в растительно-животном мире. Остается перенести внимание этажом выше: здесь война как бы деконфигурирует человека и создает крайне неустойчивые психические новообразования. Нечто аналогичное жидким кристаллам. Если опыт, точнее - эксперимент, предпринятый агрессором, затянется, жидкое затвердеет - и вы действительно из несимпатичного превратитесь в довольно ярко выраженный экземпляр антипатичности. Но я не верю в победу войны, ставлю свою ставку на мир. Вы не успеете добиться высоких степеней отвратности. Вероятнее, начнете скоро, как вам это ни неприятно, деградировать в благодушие...
- Нет, мне душно от душ.
- Что же. Это добрый знак. Вас, жидких кристаллов, много самых различных форм - одни тяготеют к положительному полюсу, другие - к отрицательному, но все это временно. Пройдет война, пройдут и неустойчивые формы. Надо их наблюдать и фиксировать сейчас - пока не поздно. Изображение на непроявленной пластинке погибает от солнца. Не так ли?
Я встал из-за столика. Мне надо было уходить. Рукопожатие наметилось, но не состоялось.
Завхоз
Круглые щеки, круглый румянец, круглые глазки-пуговки. Плывет, как лоцманская лодка, меж выступов столов. То и дело его останавливают голоса:
- Илья Ильич, почему нет ложек?
- Сахар вперемешку с манкой. Черт знает что!
- Почему хлеб без весу, на куски? Илья Ильич поворачивает голову в сторону вопроса и, круглясь улыбкой, спокойно отвечает:
- У Адама, в раю, вместо ложки была ладошка, вместо вилки - вот.
И распяливает пять круглых пальцев.
- Да ты, Илья, брось шутить,- раздается чей-то надсадный низкий бас,шутки в сторону, хвост набок. Тридцать грамм сахару - это же на полтора стакана. До дробей докатились.
- А хоть бы и до счисления бесконечных малых,- поворачивается завхоз, описав правым плечом дугу в сторону нового голоса,- от дробей мне же труднее, больше счету. Мое дело маленькое.
И, мягко перешагнув через порог, завхоз ныряет в пряные и копотные запахи кухни.
Вслед:
- Укатился мячиком.
- И брюки-то на нем с запасом - будто просят: полней, Илюшечка, места хватит.
- Ну, все-таки надо быть справедливыми, товарищи. Наш Иль-Иль захочет - из-под земли добудет.
- Добудет: деревянный пирог с мясной начинкой. Знаешь такую загадку?
- Тьфу, аппетит испортили.
- Тем лучше для вас. Что б он сдох, аппетит этот проклятущий. Ходит за тобой, как пес, да зубами лязгает.
Никто не видел, чтобы Илья Ильич когда-нибудь притронулся к пище. Глаза его, движущиеся под дужками бровей, как чашечки аптечных весов под коромыслицем, вечно взвешивают, охватывают объемы, считают и пересчитывают. Но сам он, когда ему предлагают вина, жалуются на суп-бурду или протягивают папиросу, всегда отрицательно качает головой:
- В рот не беру. Да, не процежено, пусть заменят. Дымом не балуюсь, да и некогда. Извините.
Тем не менее румянец его не меркнет, щеки упруги и округлы.
- Ты бы, Илья,- говорит ему его приятель официант Табелкин,- хоть бы для виду похудел. А то, выходит, твое же брюхо на тебя прокурором смотрит.
В таких случаях Илья Ильич вздыхает и машет рукой:
- Это что. А вот шестиглазый наш, знаешь, чуть встретит, наставит на меня окуляры, сверху пенсне приладит, да еще свои два и: 'Таете, говорит, как дро-жжа в хлебе, вычитаемое из уменьшаемого, глядь, одна разность останется: кости на усых, мясо заместо них'.
- Скажут тоже. Писатели, понятно: привыкли, чтобы построчно - я тебе слово, а ты мне копейку. А ты тут вертись, как скаженный...
И официант, балансируя подносом, торопится к -протянутым навстречу рукам столовников.
- А вы знаете,- говорит мой случайный сосед по столику, щупая красными, припухшими от холода пальцами ребристый стакан с бледно-зеленым чаем,- Илья-то наш, барабанное пузо, оказывается, еще и психолог. Да что там, философ - иначе и не назовешь. Вчера тут один шваркнул ложечку из стакана, да и: 'На какого черта мне ваша ложечка, будь их хоть дюжина, если сахару тут ни сахаринки'. А хоз наш ему: 'Не волнуйтесь, товарищ, ложечка она с психологией: помешайте ею разик-другой, и покажется, будто в пустой воде вроде как сладость появилась: Условный рефлекс не нами выдуман - вашим же ученым братом, так сказать'. Тот только рот разинул. И в другой раз, неделю тому это было, прохожу я коридорчиком мимо бухгалтерии; столовая уже закрыта (задержали тут меня), парадное на болтах, ну, я через черный. И представьте себе, сидит наш Илья Ильич в уголку под пятнадцатисвечной лампочкой и что-то на счетах отщелкивает. Тут же, рядом, бумажка - и на ней цифры лесенкой. 'Что это вы колдуете?' - 'Да вот,- говорит,- хочу прикинуть, так, закругленно, в тоннах, насколько похудела старуха Европа'.'То есть как?' - 'А так, если взять ее, Европу эту самую, по числу ртов, учесть снижение веса и качества пищи, то выходит, что средний европеец должен бы сдать в теле приблизительно на - тринадцать - пятнадцать процентов. Поскольку справочник нам говорит, что норма, отпущенная человеку природой, вертится около четырех пудов... Дальше, тут уж думают цифры да табличные показатели. Тут складываем, пристегиваем два нуля, так, и выходит, что вся наша Европушка тянет на весах меньше прежнего, если взять до первого выстрела, примерно на вот на столько тысяч тонн меньше'. И показывает мне вереницу закорючек и сам смотрит закорюкой.
Однажды я застал Илью Ильича за произнесением не застольной, а 'междустольной' речи. Он стоял меж трех столиков, несколько даже загораживая дорогу циркулирующим официантам; левая рука в кармане, правая занята отсчетом аргументов на пальцах. Мизинец и безымянный были уже отогнуты (я опоздал), очередь была за средним.
- Вчера вот холодом загнало в кино. Дай, думаю, посмотрю и на смотрящих, и на смотримое (голос завхоза чуть запнулся на искусственном слове). И что же мне было предложено? Что вот эта скатерть, что экран - как родные сестры. Да-да. Показывали 'Грозу' по Островскому, ну, и не знаю еще по кому. И представьте себе: Катерина - любовь - волжская ночь, все это вполглаза; а вот как дошло до свадебного ужина: бутылка да тарелки, ну и вареное-жареное,- темнота загудела, все - в оба глаза. Да, изголодался народ. И не столько брюхом, сколько мозгом. Вот вам, писателям, об этом надо бы... Или в другом фильме: 'Пастух и свинарка'. Лозунг там: 'И свиньям никак без теплого помещения'. В таком роде, н-да. А человека надежда греет.
Илья Ильич не любит неплательщиков. Особенно 'жидких'.'В пшене вера,говорит он,- в пшеничной нет'. Да у нас и водка некрещеная...
- То есть?
- В воду ее не окунали. Чистая. Выпил - заплатил. По платью встречают, по плате провожают. А то... Вот возьмите крематорий. Я там неподалечку живу. Выйдешь из дому утром, глянешь: дымит? Дымит. И все там аккуратно. Наведался в контору: на столе стеклянные урны, для показу - сквозь стекло прах, натуральный, с упрямой косточкой, что никак тебе недосгорает. 'А это вы за что же их,- спрашиваю,- по столу мытарств?' - 'Неплательщики',отвечают. Вот это молодцы. Так бы и у нас. А то...
Иногда завхоз появляется на чтениях и докладах. Сядет в уголку, молчит. Впрочем, один раз заговорил.
Обсуждали только что прочитанную рукопись. Одни находили, что автор смотрит на мир сквозь розовые очки, другие, что не сквозь розовые; кто-то процитировал Льва Толстого, якобы предлагающего миросозерцателям синие очки рассудка.
Илья Ильич встал и негромко спросил:
