Разумеется, у них сложилась собственная картина мира - несложная мифология, зачатки культуры, обрядность, религия и племенная социальная структура. Совсем недавно антропологи смогли проникнуть в этот 'затерянный мир' - завал был расчищен и коммуникация возобновилась. И тут выяснился любопытный факт. Дело в том, что на протяжении последних десятилетий дважды в день (!) над заброшенной долиной на небольшой высоте пролетал пассажирский воздушный лайнер - там пролегал один из авиационных 'коридоров', испещривших небо Азии после проникновения сюда мировых авиакомпаний. Так вот: ни один из туземцев за всю свою жизнь ни разу не только не видел бороздящую небеса 'железную птицу', но даже не слышал поистине громоподобного рева его сверхмощных двигателей. Самолет 'отсутствовал' в перцептивной картине мира малазийских 'отшельников', из-за чего не мог восприниматься их сознанием _вообще_.
Пожалуй, самому жуткому переживанию подвергся Кастанеда, когда его изобретательные учителя решили слегка 'поработать' с третьей фундаментальной опорой описания мира ординарного тоналя - со _стабильностью_ (повторяемостью) образа. Если вначале дон Хуан ограничивался таинственными разговорами, путая растерянного антрополога заявлениями вроде 'эта ворона - вовсе не ворона', 'этот ветер ночью не является ветром', или, скажем, 'бабочка, которая издает щелкающие звуки, само знание', то в дальнейшем подобные 'игры' приобретают куда более драматическую и впечатляющую окраску. Целые области мира разъидентифицируются, так и не обретя нового имени: 'Ночью эти холмы перестают быть холмами.' (III, 618) Затем Хенаро произвел с Карлосом ужасающий опыт по кардинальному разрушению идеи _стабильности_ образа. В книге четвертой ('Сказки о силе') он при помощи мистического звука приводит Кастанеду к гребню скалы, где сидит, посмеиваясь и болтая ногами. Но стоило Карлосу отвернуться на долю секунды, как Хенаро исчез, хотя 'физически' никак не мог этого сделать. Вновь погрузившись в определенное состояние восприятия, он опять увидел его на гребне скалы. Потом оба учителя производили мощные и ужасающие манипуляции с восприятием Кастанеды. Эти 'эксперименты' вызвали разрушение тоналя в таких масштабах, что оно обратилось в подлинную агонию:
'Мое тело непроизвольно задрожало от напряжения. Я почувствовал себя так, будто меня захватило и втянуло в смертельную битву что-то, не дающее мне дышать. У меня не было даже страха. Скорее, какая-то неконтролируемая ярость овладела мной и достигла такой степени, что я рычал и визжал, как животное. <...>
Я почувствовал себя утомленным и безучастным. Было ощущение безразличия, и я не хотел ни думать, ни говорить с самим собой. Я чувствовал не испуг, а необъяснимую печаль. Мне хотелось плакать. <Дон Хуан> потребовал, чтобы я разговаривал с собой, потому что на этот раз внутренний диалог был отчаянно нужен. Я слышал, как он приказывает мне: 'Разговаривай! Разговаривай!'
Губы сводила судорога. Мой рот двигался без единого звука.' (IV, 93-94)
Разрушаемый тональ Кастанеды агонизировал. Это было подлинное умирание тоналя, утратившего основополагающие свои опоры. Подобно разочаровавшемуся во всем подростку, он не хотел жить и умирал _вместе_ с языком. Юмор, с которым дон Хуан хлопочет вокруг 'онемевшего' Карлоса, не снижает серьезности положения. В таких случаях может помочь только действительно искусный 'реаниматор'.
Менее опасным, но столь же решительным нападением на идею _стабильности_ оказалась известная и многими любимая сцена с 'исчезновением автомобиля'. Мы не будем ее пересказывать, петому что она по сути повторяет тот же опыт с тоналем. Представление о том, что автомобиль можно запросто 'убрать из этого мира', а потом так же безболезненно 'вернуть' его обратно, вполне приемлемо для фантастического романа, но в сфере обыденного восприятия может положить конец безусловному торжеству привычного описания мира раз и навсегда.
Деструктивные элементы вводятся в описание мира настойчиво и целенаправленно. Можно предложить читателю самому обнаружить их повсеместное присутствие в тех уроках, которые дон Хуан преподавал Кастанеде на первых этапах обучения. Обычно его 'безумные речи' и такие же 'безумные действия' либо вводят читателя в недоумение, либо очаровывают мнимой мистичностью, так или иначе оставаясь необъясненными, непонятными, непостижимыми. 'Нелепыми', как говорят скептики.
Даже целостность пространственно-временного континуума (быть может, последняя зацепка тоналя за свой узаконенный космос) безапелляционно прерывается вторжением нагуаля. То и дело Карлос попадает в 'магическое' время - то удаляясь в переживания, что длятся в его жизни часами, а по хронометру - несколько минут, то 'выпадая из потока' времени на _мосту силы_, где пытается справиться с новой для себя ролью лидера магического 'отряда', забывая и вспоминая 'куски' неизвестно когда прожитых ситуаций. Он долго не может прийти в себя после телепортации, произведенной с помощью дона Хуана в Мехико (тут уж и пространство и время теряют свою непрерывность). Словом, мир рушится, а на его обломках вырастает нечто безымянное, но очаровывающее и влекущее к себе.
Однако самой квинтэссенцией деструктивного начала - бездной, куда в любой миг готовы скатиться все рациональные сооружения и мыслимые законы, весь порядок замкнутых структур - в системе дона Хуана выступает _смерть_, все сводящая на нет, неотступная, беспристрастная, неминуемая.
'На каждом повороте этого пути человек сталкивается с угрозой полного уничтожения, поэтому неизбежно начинает осознавать свою смерть. Без осознания смерти он останется только обычным человеком, совершающим заученные действия. Он не будет обладать мощью и способностью к концентрации, чтобы отведенное ему на этой земле время превратилось в магическую силу.' (II, 323)
Метафора, избранная доном Хуаном, вызывает у тоналя неотразимое впечатление. Ведь это не мысль, не идея бренности всего сущего или тому подобная банальность, а ощутимое, почти зримое присутствие Деструктора, способного в единый миг прервать все непрерывности, уничтожить любую предсказуемость, развалить придуманную стабильность и все обратить в прах.
'Когда ты в нетерпении или раздражен - оглянись налево и спроси совета у своей смерти. Масса мелочной чепухи мигом отлетит прочь, если смерть подаст тебе знак, или если краем глаза ты уловишь ее движение, или просто почувствуешь, что твой попутчик - всегда рядом и все время внимательно за тобой наблюдает.
Он снова наклонился ко мне и прошептал в самое ухо, что, резко оглянувшись налево по его знаку, я опять увижу на камне свою смерть. Он едва заметно мигнул, но оглянуться я не отважился. Я сказал, что верю, и что в этом плане ему больше нет нужды на меня давить, потому что я и так в ужасе.' (III, 483-484)
Смерть в понимании индейских магов отнимает у нас всякую надежду на _длительность_, на _продолжительность_, что является основной и абсолютно необходимой уверенностью тоналя.
'У тебя нет времени, приятель, - сказал он. - В этом - беда всех человеческих существ. Времени нет ни у кого из нас, и твой 'поддающийся оценке промежуток времени' ничего не значит в этом жутком таинственном мире.' (III, 537)
Дон Хуан вовлекает Смерть как абсолютного Деструктора в качестве силы, способной укротить самонадеянный тональ, ибо все живое боится смерти. Таким образом 'маги' прижимают тональ к стенке.
'Я уже говорил тебе, это - очень странный мир. Силы, которые руководят людьми, _непредсказуемы_ и ужасны, но в то же время их великолепие стоит того, чтобы стать их свидетелем. '(II, 539)
Вообще, если говорить об эмоциональном отношении мира тоналя к _магии_, то оно глубоко противоречиво (не подобным ли образом мы относимся и к самой смерти?). Взирая на магию, тональ испытывает, как минимум, два противоположных и обостренных до крайности чувства: _ужас_ и _очарование_. Агония тоналя - это рождение магии, агония человеческой целостности окончательный прорыв в аморфную ткань _нагуаля_. Возвращение из ярко освещенного пространства мира в неопределимую Реальность - это и магия и смерть одновременно. Когда мир рушится, нам страшно. Но над руинами восстает 'новое небо', никогда не виданное нами - изумительное и чарующее.
Как-то на ночной трассе машину Кастанеды догоняли странные 'огни' - то ли фары неизвестного преследователя, то ли 'неизвестное' само по себе. Дон Хуан, естественно, усомнился в том, что едет автомобиль.
'Ну что еще это может быть? - нервно спросил я.
Его намеки вывели меня из себя.
Он повернулся и посмотрел прямо на меня, потом медленно покивал, как бы взвешивая то, что собирался сказать.
- Это огни на голове смерти, - сказал он мягко. - Она надевает их наподобие шляпы, прежде чем
