головы. Он сказал, что это случается с магами, которым дают растения силы. Если они не умирают, то растения силы закручивают их второе внимание в эту устрашающую фигуру'. (V, 563)
Словом, дело не в здоровой печени, не в грозящей токсикомании, которая повсюду мерещится наркологам, не в биохимической зависимости и снижении трудоспособности (на что сетуют социологи и блюстители 'нравственного здоровья' нации). Мрачная власть полуживотного эго распрямляет крылья и распускает когти, чтобы крушить, подавлять, устрашать и подчинять все вокруг себя - все, что не есть оно. Обычный человек, получивший доступ ко второму вниманию, и есть полноценный 'черный маг', враг рода людского. И если уж вспоминать Сатану, то именно здесь его укрывище, - логово ненасытного Зверя.
Когда Карлос 'остановил мир' (т.е. вышел из-под власти _тоналя_), не прибегая ни к загадочному кактусу, ни к дурману, ни к 'курительной смеси' дона Хуана, он понял важную вещь: растения силы не так уж важны в магии, и, возможно, больше никогда ему не потребуются. 'С полной очевидностью я осознал: мое первоначальное предположение относительно принципиального значения психотропных растений - ошибка. Они вовсе не являются важным аспектом магического описания мира, они лишь помогают свести воедино разрозненные части этого описания. Просто в силу особенностей характера я был не в состоянии воспринимать эти части без помощи растений. Упорно цепляясь за привычную версию реальности, я был глух и слеп к тому, что дон Хуан пытался внедрить в мое сознание. И только эта моя нечувствительность заставляла его использовать в моем обучении психотропные средства.' (III, 447) Еще более откровенно рассказывает Кастанеда о своем 'прозрении' в интервью Сэму Кину: 'Дон Хуан использовал психотропные средства только в начале моего обучения, поскольку я был, по его словам, слишком самонадеян и 'заторможен'. Я держался за свое описание мира, как утопающий за соломинку. Психотропные средства создали брешь в моей защите - системе глосс. Моя догматическая уверенность была разрушена.'
Апологеты ЛСД-революции утверждали в свое время, что только психоделики способны кардинальным образом преодолеть пропасть, лежащую между 'я' (эго) и действительностью, что только с их помощью человек обретет, наконец, изумительную яркость и чистоту восприятия, постигнет великолепие Вселенной и позабудет горечь 'отделенного' существования свою неудовлетворенность, беды, страдания и заботы. Национальные правительства не приняли эту идею - политики и экономисты хорошо знают, что личности, лишенные эго, перестают быть социумом, и тогда 'история прекращает течение свое'. Не стоит, однако, уповать на успехи химии. (Тем более, что Хаксли сообщает нам о давно известном факте: мескалин и адреналин имеют сходную химическую структуру. А 'затем было сделано открытие, что _адренохром_, являющийся продуктом распада адреналина, может вызывать многие симптомы из тех, что наблюдаются при отравлении мескалином. Но адренохром, вероятно, возникает спонтанно в человеческом теле. Другими словами, каждый из нас может вырабатывать химический продукт, ничтожная доза которого вызывает глубокие изменения в сознании... - _The Doors of Perception_.)
Сэм Кин тоже пытается понять, есть ли различие между психоделическим опытом и переживаниями Кастанеды в смысле 'слияния со Вселенной' и 'повышенной яркости восприятия':
'С. К.: По-видимому, психотропные средства на какое-то время устраняют границу между 'я' и миром, и дают возможность мистического слияния с природой. Во многих культурах, сохранивших интуицию общности человека и природы, также предусматривалось церемониальное использование психотропных средств. Был ли Ваш магический опыт без их использования аналогичным тому, когда Вы принимали пейот, 'дымок' и 'траву дьявола'?
К. К.: Не только аналогичным, но гораздо более интенсивным. Каждый раз, когда я принимал психотропные растения, я помнил об этом, и у меня была, таким образом, постоянная возможность подвергнуть сомнению достоверность испытываемого опыта. Но когда, например, со мной разговаривал койот, у меня не было никакой такого рода защиты. Я не мог истолковать это каким-либо рациональным образом. Я в самом деле остановил мир, и на короткое время вышел за пределы привычной западно- европейской системы описания.' (Из интервью в _Psychology Today_.)
3. 'Неделание' и остановка мира
_Созерцая всю безмолвную вселенную и человека, оставленного во тьме на
произвол судьбы..., не ведающего, на что надеяться, что предпринять,
что будет после смерти... я испытываю ужас, как человек, которому
пришлось заночевать на страшном необитаемом острове, который,
проснувшись, не знает, как ему выбраться с острова, и не имеет такой
возможности_.
Паскаль.
Конечно, лишь немногие из нас подсознательно предчувствуют свое безнадежное положение. Мы рождаемся одинокими и живем одинокими. Страх перед одиночеством толкает нас к религии, - ведь чаще всего это обещание загробной жизни в общении с Богом и другими сознательными существами. Мы прячемся в суету, в 'экстрарефлексию', в тот увлекательный блеск тоналя, где 'забываемся', любовно перебирая свой 'инвентаризационный список'. Единственное разрешение подспудного и напряженного самообмана чудится нам на самых крутых вершинах метафизического взлета. Как пишут У. Садлер и Т. Джонсон в своей книге 'Что такое одиночество?': '...когда на карту не ставится бессмертие личности, а подразумевается плотиновский 'полет единственного к Единственному', тогда предполагается слияние 'Я' и Абсолюта и сама возможность одиночества в принципе сводится на нет. Фактически все это только кажется непохожим на ницшеанский дионисийский порыв к мистическому единству или на фрейдистское толкование парменидовского Единого, проявляющегося как 'океаническое чувство'.
Итак, мы пребываем в состоянии некоего очень продуктивного мифа 'мифа об одиночестве'. Не думаю, что вас удивит такой подход - в конце концов, беседуя об _описании мира_, мы только и делаем, что говорим о мифах: мифах культуры, мифах творчества, мифах социального бытия и бытия как такового. Дабы хоть как-то удовлетворить свою экзистенциальную тоску, человек построил высоко метафизический миф, к которому удобно прибегать мистикам и 'учителям жизни'. 'Парменидовское Единое', 'океаническое чувство', 'слияние с Абсолютом' - как красиво и тонко сработано мифическое полотно! Противоречия 'отдельного' существования эго снимаются легко и удобно, если призвать на помощь сокровища нашей неистощимой лексики. 'Задача мифа, - пишет Леви-Стросс, - создать логическую модель для преодоления противоречий'. И добавляет: 'Потребность в снятии противоречий сильнее всех тех орудий, которыми пытаются снять саму эту потребность.'
В этой главе мы будем говорить о _действительном_, а не метафизическом факте. Умственные спекуляции философов часто грешат схематизмом и абсолютизацией логических схем. Жизнь всегда неожиданна и преподносит диковинные сюрпризы. Например, Сэм Кин, рассуждая о парадоксальных перцепциях, 'просветленного', не думает о Едином, а вспоминает более конкретные вещи: 'Это похоже на идею Нормана Брауна, - говорит он, - что дети, шизофреники и те, кому свойственно божественное безумие дионисийского сознания, осознают вещи и других людей как продолжение своих тел. Дон Хуан имеет в виду нечто подобное, когда говорит, что человек знания имеет волокна света, соединяющее его солнечное сплетение со всем миром.'
_Остановка мира_ прекращает миф об одиночестве, но и разрушает миф о преодолении одиночества через 'слияние с Абсолютом'. Что бы ни говорили мистики и оккультисты, 'слияние с Реальностью' - это _смерть_, это прекращение бытия воспринимающего центра и погружение в безличность, в энергетический порядок Вселенной, который некому больше свидетельствовать. Если ваше религиозное чувство находит такое положение прекрасным, нам нечего к нему добавить.
Цель дона Хуана - остановить мир не для того, чтобы сбежать в пустоту, а чтобы научиться _видеть_ его.
'Дон Хуан утверждал, что на пути к _видению_ сначала нужно 'остановить мир'. Термин 'остановка мира', пожалуй, действительно наиболее удачен для обозначения определенных состояний сознания, в которых осознаваемая повседневная реальность кардинальным образом изменяется благодаря остановке обычно непрерывного потока чувственных интерпретаций некоторой совокупностью обстоятельств и фактов, никоим образом в этот поток не вписывающихся. В моем случае роль такой совокупности сыграло магическое описание мира. По мнению дона Хуана, необходимым условием 'остановки мира' является убежденность. Иначе говоря, необходимо прочно усвоить новое описание. Это нужно для того, чтобы затем, противопоставив его старому, разрушить догматическую уверенность, свойственную подавляющему большинству человечества, - уверенность в том, что однозначность и обоснованность нашего восприятия, то есть картины мира, которую мы считаем реальностью, не подлежит сомнению.' (III, 448)
Суфии, как и другие утешители из мистических школ, обещают осуществление удивительных мифов.
