рассыпается под натиском сокрушительной энергии бытия, на какое-то мгновение величественный и незнакомый лик поворачивается к своему жалкому близнецу - но миг узнавания слишком краток, как и горечь подступающего небытия: всего лишь вспышка, крохотный взрыв расчлененной структуры, обратившейся в однородную каплю, тут же смытую стремительным потоком светящихся нитей в ту безбрежность, о которой мы никогда не слыхали. Только бессмысленные обрывки кокона, неизвестно отчего почитаемые человеком и называемые 'покойным', истлеют в земле согласно своим медленным законам, впустую рассеивая огромную еще память, силу, мастерство, рассеивая и превращая в ничто.
Подобным образом древние скульптуры, переполненные сознательным искусством и мастерством человека, стираются ветрами в пыль - из века в век, из тысячелетия в тысячелетие...
Кстати, вы обратили внимание, что на протяжении последних четырех книг Кастанеда практически только и делает, что _вспоминает_? Вспоминает свою вторую жизнь, своего магического 'двойника', свое 'левостороннее осознание'... Там сохранилось многое. Дон Хуан искусственно разделил надвое и процесс обучения, и круг общения, да и всю свою жизнь с будущим продолжателем традиции. Уходя в свое вечное странствие, он оставил Кастанеде идеально составленную задачу: вспомнить свое левостороннее осознание и, тем самым, научиться свободно сдвигать точку сборки в эту вечно незадействованную часть 'кокона'. Иными словами, научиться преодолевать великую _силу фиксации_.
'По утверждению _видящих_, каждый ребенок окружен сотнями учителей, которые учат его, в каком точно месте следует зафиксировать точку сборки. Ведь поначалу точка сборки не фиксирована. Эманации внутри его кокона перемешаны и находятся в суматошном движении. Точка сборки при этом гуляет по всей человеческой полосе. Поэтому ребенок может с необычайной силой сфокусировать внимание на эманациях, которые в дальнейшем _будут начисто изъяты из употребления и напрочь забыты_. Но ребенок растет. Его окружают взрослые человеческие существа. Они имеют над ребенком значительную власть. Посредством усложнения внутреннего диалога они делают фиксацию точки сборки ребенка все более и более жесткой. Внутренний диалог - это процесс, все время поддерживающий положение точки сборки.' (VII, 374) (_Курсив_ мой - A. К.)
А сила фиксации точки сборки у человека особенно мощная - ее поддерживает развитый через разум и язык механизм тоналя, что делает положение человека в ряду других биологических форм особенным.
'... он объяснил, что точка сборки человека не только обеспечивает настройку эманаций, необходимую для собственно восприятия, но также убирает определенные эманации из зоны настройки с целью получения большей четкости восприятия. Это похоже на снятие сливок - замысловатый, чисто человеческий прием, не имеющий параллелей.
Новые _видящие_ обнаружили, что только человеческое существо способно составлять блоки из блоков эманаций. Говоря о снятии сливок, дон Хуан воспользовался испанским словом 'деснате', которым обозначается собирание самых вкусных сливок с кипяченого молока после того, как оно остынет. Нечто подобное происходит в случае человеческого восприятия. Точка сборки отбирает некоторую часть уже отобранных для настройки эманаций и формирует из них более рафинированную конструкцию.
- Сливки, которые собирает человек,- продолжал дон Хуан, - более реальны, чем то, что воспринимают другие существа. Это - ловушка, в которую мы попадаем. То, что мы воспринимаем, выглядит таким реальным! И _мы забываем_ - все это мы построили сами, скомандовав точке сборки занять то место, в котором она находится. _Мы забываем_ - все это реально лишь постольку, поскольку мы дали команду: воспринимать как реальное! Мы обладаем властью снимать сливки с настройки, но не способны защитить самих себя от собственных команд.' (VII, 380) (_Курсив_ мой - А. К.)
Но наша задача - вспомнить. Вспомнить ту огромную часть опыта и восприятия, что живет постоянно где-то рядом своей собственной жизнью, словно под панцирем противоестественной амнезии. Состояние 'повышенного осознания', которое дон Хуан вызывал у Кастанеды неоднократно, связывает наш 'первый лик', наше _первое внимание_, с углубленной областью неосознаваемых энергетических волокон собственного тела. Каждый из нас хранит в этом своеобразном 'подвале' широкую осведомленность как о внешней Реальности, так и о внутренних процессах, игнорируемых _тоналем_. Эта область может неожиданно активизироваться и косвенно заявлять о своем существовании 'случайными' поступками, неожиданными для бодрствующего сознания действиями. Как-то в разговоре о насилии и способности воина быть 'неуязвимым' дон Хуан, как бы невзначай, сделал любопытное замечание. Карлос спросил, как бы дон Хуан смог уцелеть, если бы его ожидали в засаде с винтовкой, снабженной оптическим прицелом, - ведь даже 'воин' не может остановить пулю. Учитель безмятежно ответил: 'В таком случае я там просто не появлюсь.' Завороженные приключениями мага и его ученика, мы даже забываем задать себе вопрос: 'А откуда он узнал бы о такой засаде?' В другом эпизоде Карлос, во время их совместного странствия среди скал, вдруг остановился, чтобы поправить развязавшийся шнурок. А через минуту в нескольких метрах дальше по тропе случился небольшой горный обвал. ('Сила хранит вас, - сказал Кастанеда, - но вы не знаете, как.') Все можно списать на случайность. Но безупречный воин сталкивается со 'случайностями' почему-то чаще, чем обычный человек. У него словно бы объявляется 'ангел-хранитель' или нечто вроде спонтанно включающейся интуиции. Дон Хуан утверждает, что так работает _второе внимание_ - наш _нагуаль_, наше _левостороннее осознание_. И недаром он называет его 'притягателем шанса'. Наша вторая половина, знающая обо всем гораздо больше первой, вмешивается в активность существа и направляет его, скромно обходя пороги рационального сознания. Все это - проблески, догадки, положения, до тех пор, пока не будет достигнута _целостность_, пока _первое внимание_ не воссоединится с обширным психическим полем _второго_ через особое _воспоминание_.
'Но почему получается так, что человек все забывает? - спросил я.
- Потому что эманации, дающие особую четкость восприятия и ясность сознания, остаются выделенными и усиленными только пока воин пребывает в состоянии повышенного осознания, - ответил дон Хуан. А без их усиления любые ощущения, которые испытал воин, и любые картины, которые он созерцал, тают без следа.
Поэтому одна из задач, которую новые _видящие_ ставят перед своими учениками - вспомнить. Для этого ученик должен самостоятельно добиться выделения и усиления соответствующих эманаций - тех, которые были задействованы в состоянии повышенного осознания.' (VII, 359)
По сути дела, каждый человек обладает двойственным восприятием и раздвоенной памятью о восприятии. В обычных условиях вряд ли кто-нибудь из нас отдает себе отчет в этом. То, что дон Хуан время от времени называет 'телом', - не просто психофизиологическая конституция индивида, но специфический _восприниматель_, пребывающий за границами _тоналя_.
'Дон Хуан говорил нам, что человеческие существа разделены надвое. Правая сторона, которую он называл _тональ_, схватывает все, что может воспринимать интеллект. Левая сторона - нагуаль, - царство, черты которого неописуемы, мир, который невозможно заключить в слова. Левая часть до какой-то степени воспринимается (если это можно назвать восприятием) всем нашим телом, отсюда и его сопротивление построению концепций.
Дон Хуан говорил нам также, что все способности, возможности и достижения магии, от самых простых до самых немыслимых, заключаются в самом человеческом теле.' (VI, 135)
Пожалуй, здесь может скрываться объяснение тому, что ориентальные мистики все высшее, вплоть до Абсолюта, помещают _внутрь_ человеческой психики. Помните высшее 'я' дзэн-буддистов? Неосознаваемые дороги, начало которых лежит в нашем собственном теле, могут завести как в смутные пучины субъективного подсознательного, так и в неописуемую безбрежность внешней Реальности - к такому выводу можно прийти, исследуя знание дона Хуана.
Магу предлагается развернуть принципиально иной способ восприятия, доступный ему в измененном режиме перцепции, так, чтобы тот оказался приемлемым и для _первого_ внимания, сообщив тем самым целостность, последовательность и полноту всем сохранившимся впечатлениям.
'Мы понимали, что в этих состояниях повышенного осознания мы воспринимали все одним целым куском, монолитной массой неотделимых деталей. Мы назвали эту способность воспринимать все сразу интенсивностью. Годами мы считали невозможным использовать отдельные составляющие части этих монолитных кусков опыта. Мы не могли синтезировать эти части в такую последовательность, которая имела бы смысл для интеллекта. Поскольку мы были не способны на такой синтез, мы не могли и вспомнить, эта наша неспособность вспомнить была фактически нашей неспособностью расположить воспоминания в линейной последовательности. Мы не могли, так сказать, разложить наши переживания перед собой и
