тюрьме максимальное время, когда я не принимал пищу, пил только воду и ничего более, составило восемнадцать дней. При этом я чувствовал себя вполне сносно.
В некотором смысле голодать в тюрьме значительно легче, чем на свободе. Там, на воле, слишком уж много соблазнов. Помню, стоило мне только начать голодовку, как меня тут же приглашали то на чей-то день рождения, то на шашлыки, то ещё на Бог знает что, как правило, плавно переходящее в обжираловку по полной программе. В тюрьме таких соблазнов нет, и голодовки психологически переносятся значительно легче.
Несмотря на то, что голодовки в заключении часто приходилось начинать явно не по собственной инициативе, я всегда рассматривал их исключительно с лечебной точки зрения, пытаясь использовать голодовки как средство для очищения организма и ни разу не превращал их в некий политический акт протеста против скотских условий содержания заключенных, потому что прекрасно понимал голодовкой в этой стране никого не удивишь и ничего не добьешься.
Как только заключенный начинал качать права и объявлял о своем решении начать голодовку, его вызывали на 'беседу', во время которой арестанту популярно разъясняли, что подобная выходка является грубейшим нарушением тюремного режима. Для того, чтобы объект лучше усвоил, что ему говорят, аргументы тюремщиков подкреплялись незатейливыми ударами резиновой дубинкой. Если же арестант продолжал упорствовать, его возвращали обратно в камеру, а у сокамерников отбирали продукты и лишали пищи, несмотря на то, что как раз они-то голодать явно не собирались. Подождав несколько дней, пока сокамерники попытаются уговорить упрямца 'прекратить ломать комедию' и вправят ему мозги подручными средствами (например, медным тазиком по голове), заключенного переводили в так называемую камеру для голодающих с такими условиями содержания, что предыдущая камера вспоминалась не иначе как Рай.
Возможностей умереть в тюрьме сколько угодно, но только не во время запланированной голодовки протеста. Руководству тюрьмы совершенно не нужна дополнительная головная боль на пустом месте. Когда состояние арестанта приближается к критическому, и он, по мнению тюремного персонала, имеет шанс реально перебраться поближе к Богу, на заключенного надевают наручники и насильно, через резиновый шланг, закачивают в глотку вонючее тюремное пойло. Смею заметить, что это не самая приятная процедура, сопровождаемая веселым подбадриванием 'кормильцев' и лаем собак. После чего тюремщики, облегченно вздохнув, рапортуют начальству о благополучном завершении голодовки, о том, что упрямец 'побаловался и угомонился', заняв положенное ему место в тюремном строю. Что касается возмутителя спокойствия, то его, с дикими судорогами в животе, отправляют на перевоспитание в камеру человек на сорок, чтобы был под контролем и не учудил чего-нибудь лишнего.
Ну как - тебе нравится подобная перспектива? Совсем другое дело, когда голодаешь молча и не кричишь об этом на каждом углу. В этом случае никто не помешает тебе сделать с собой то, что ты посчитаешь нужным. Логика тюремщиков непробиваема. Раз арестант не ест - значит, не хочет, нет аппетита. Проголодается - будет жевать тюремную пайку как миленький. Если он при этом отдаст Богу душу - значит, судьба.
Особая гордость тюремного руководства называется 'хлебопекарня'. О том, что в недрах Лукьяновской тюрьмы пекут свой собственный хлеб, рапортуют на каждом шагу и при каждом удобном случае вне зависимости от того, надо оно или не надо. Все проверяющие ведут себя одинаково - глубокомысленно вращают глазами по часовой стрелке, угукают и, как попугаи, послушно кивают головами с напыщенным видом.
После того, как я впервые попробовал тюремный хлеб, у меня появилась идея фикс - передать буханку такого хлеба на экспертизу и узнать, из чего он в конце концов состоит. Как долго, в какой пропорции и с чем нужно мешать муку, чтобы появилось подобное чудо кулинарного искусства. Одно время я его пытался есть, затем перестал, и вовсе не потому, что мне надоело мучное. Согласитесь, не очень приятно наблюдать, как сокамерники, с аппетитом поевшие тюремный хлеб, время от времени выковыривают из зубов осколки стекла вперемешку с кусочками мусора.
Откуда в тюрьме взялась хлебопекарня и где конкретно она находится, никто из заключенных толком-то и не знал. Ходили упорные слухи о том, что её хозяин сидит где-то неподалеку от нас в благоустроенной одиночной камере со стенами, обитыми деревянной вагонкой, и за то, чтобы ему сиделось относительно комфортно, хлебопекарня поставляет на Лукьяновку хлеб. Не знаю соответствовало ли подобное утверждение действительности или нет, но оно, по крайней мере, кое-что объясняло. Например, то, почему данный продукт продолжает регулярно поступать в тюрьму, несмотря на то, что мистер Икс, финансирующий производство тюремного хлеба, стремится максимально снизить его себестоимость. Складывалось устойчивое мнение, что этот некто с превеликим удовольствием прекратил бы выпекать вышеназванную продукцию. Если бы, конечно же, мог...
Впрочем, без хлеба жить еще можно, чего вовсе не скажешь о воде. Без нее человеческий организм чувствует себя как-то не совсем уютно. Когда я попросил адвокатов принести мне бутылку самой что ни на есть обычной воды, они совершенно ничего не поняли, и мне долго пришлось втолковывать в их умные головы, зачем мне понадобилась эта бесцветная прозрачная жидкость.
- У вас что - в камере нет воды?
- Есть.
- ?
Чтобы понять суть моей просьбы, необходимо хоть немного пожить в тех камерах, по которым мне суждено было скитаться. Бесспорно, Лукьяновская тюрьма выгодно отличается от подольского КПЗ тем, что заключенные имеют возможность в любое время суток пользоваться краном с холодной (и только холодной) водой, находящимся неподалеку от двери внутри, а не снаружи тюремной камеры. На КПЗ такой возможности не было. Там труба с водой торчала внутри камеры, но сам кран находился в коридоре. Поэтому каждый раз, когда возникала потребность в воде, приходилось звать надзирателя и просить, чтобы он включил воду. Включать же её или нет, зависело исключительно от хорошего настроения надзирателя.
Вместе с тем, и на КПЗ, и на Лукьяновке у воды есть нечто общее - это техническая вода, по большому счету совершенно не пригодная для питья. После перевода из КПЗ в Лукьяновскую тюрьму появилась возможность кипятить воду при помощи кипятильника. Однако сколько её не кипяти - неприятный привкус остается всегда. Вода течет из-под крана, окрашенная в бледный мутно-ржавый цвет и какая-то жирная что ли, скорее всего из-за примеси технических масел. Можно только догадываться, по каким трубам и где она протекала, прежде чем попасть в камеры к заключенным.
На свободе, в вихре земной суеты, как-то не принято вспоминать о том, что человеческая жизнь протекает над бездной. О том, что ничтожно короткий промежуток времени, отмерянный нам, является в действительности балансированием на лезвии бритвы. Одно неосторожное движение - и ты сходишь со сцены. О том, что абсолютно всё, с чем приходится сталкиваться сегодня закономерный результат совершенного нами вчера, потому как законы причинно-следственной связи едины во всех мирах - будь то реинкарнация или самый что ни на есть банальный прием пищи во время обеда.
То, что приходится есть, никогда не бывает нейтральным. Еда либо яд, либо лекарство. Понятия 'вкусно' и 'невкусно' придумали повара, изобретающие на кухне всё новые и новые блюда, соревнуясь друг с другом, как более искусно травануть ближнего своего. Указанные понятия отражают исключительно субъективное отношение рецепторов человеческого организма к принимаемой ими пище, а вовсе не раскрывают её реальную суть. На самом деле существует только понятие целесообразности в выборе продуктов питания и полезности их для каждого конкретного организма, потому как от того, что человек ест, как ест, в какое время и в каких пропорциях, зависит - удлиняет ли он срок своей жизни или, наоборот, сокращает.
Подумать только - сколько всего понавыдумывали грамотные homo sapiens, изощряясь в способах уничтожения собственного организма! Об алкоголе, курении и наркоте говорить не приходится - это очевидно. Казалось бы, нет всего этого добра за решеткой в таком изобилии, как на свободе. Так угомонись, подумай о своем здоровье. Однако, не тут-то было! В камере, где и так никогда не бывает свежего воздуха, сокамерники умудряются пропустить сквозь легкие неимоверное количество, как правило, самого дешевого никотина, невольно заставляя некурящих арестантов заглатывать это дерьмо вперемешку с жалкими остатками кислорода. Наиболее удачливые экземпляры набивают косяк или (что случается значительно реже) забиваются в угол, разливая по тромбонам купленную у тюремщиков водку.
Самым популярным арестантским напитком традиционно считается чифир. Пьют его довольно часто и во
