покрытых скользкой предательской тиной. А кому захочется ломать там ноги?
Я набрел на этот земной филиал заповедных райских кущ совершенно случайно. Особенно хорошо было здесь в палящие безветренные полдни. Когда прямые лучи беспощадного солнца придавливали к песку бездыханные тела отдыхающих, а тени случайных прохожих, скуля от жары, прятались под подошвы - здесь стоило только спустить с камня руку, как в твою соленую кровь вливалась, словно диффундируя, прохлада древней морской воды - первобытной земной крови...
Где-то к концу второй недели мальчишки привыкли ко мне. Сначала они делали вид, что не обращают на меня никакого внимания, а потом молчаливо приняли в свою компанию.
Это значило, что они перестали вопить: 'Атас!' при моем приближении к их становищу и не стесняясь обсуждали в моем присутствии свои нехитрые мальчишеские тайны.
Им льстило, что я появлялся здесь в любую погоду с регулярностью часового маятника, явно предпочитая их жесткие камни удобным шезлонгам и цветным зонтикам городского пляжа.
Им нравилось, что я плаваю настоящим кролем. ('Дядь, а у вас какой разряд? Я ж спорил - первый! Сила!')
А когда они выпытали, что я геолог и отпуск у меня - полярный, конца-краю не видать, полгода! - и я купался даже в Северном Ледовитом океане (был, действительно, однажды, на пари, такой случай...), их уважение ко мне поднялось на недосягаемую высоту... Я стал своим - мужчина среди мужчин - и они беспрекословно теснились, освобождая для меня дефицитные сантиметры своего каменного лежбища...
Но в приезжем тощеньком мальчике, с завистью взиравшем на их шумное отчаянное береговое братство, они упорно видели чужака.
Он носил выпуклые круглые очочки, дужки которых были стянуты сзади на затылке обычной резинкой от трусов. Вообще-то он походил на испуганного совенка, внезапно застигнутого слепящим дневным светом, но местные ребята, может быть, никогда не видели лесных птиц.
Зато они, проперченные до черноты жгучим черноморским солнцем,
метко прозвали бледнолицего мальчугана за эти лупатые очки Бычок.
Есть в море такая забавная рыбка с огромной головой и вытаращенными в постоянном удивлении глазами. Эти последние отпрыски средиземноморских пиратов не брали, разумеется, его с собой в набеги к душным развалинам генуэзской крепости, загадочно, как ласточкино гнездо, лепившимся над смертельным обрывом.
- Еще осклизнешься, - втолковывали ему обладатели крепких и круглых, как грецкий орех, бицепсов, - а потом тебя с камней соскребывать... Очень это твоей маме надо?
Они презирали его и за суетливую манеру плавать.
Сами они без всплеска уходили в воду, задерживая дыхание чуть ли не на минуту, и доставали с пятиметровой глубины больших - с тарелку - черных крабов, не признавая никаких ластов и масок - пижонского, по их мнению, снаряжения...
Потом они победоносно пекли на костре свою добычу и, вкусно причмокивая, высасывали из закопченной скорлупы полусырое, пахнущее дымком, пресное мясо.
- Во! - хвалили они. - Вкуснее всякого консерва!
А до Бычка - доносился только запах от их каннибальских пиршеств...
Твердые коричневые кончики крабьих клешней мальчишки обламывали, вделывали в них с помощью сургуча проволочные ушки - и продавали на пляже отдыхающим подоверчивее как сувенир - в качестве по рублю за штуку...
Однажды на базарчике я был свидетелем того, как Бычок силой обстоятельств сделался невольным нарушителем заповеди 'не послушествуй на друга твоего свидетельства ложна', или, попроще, 'не соври'.
Пронырливый Санька Свищ - атаман по призванию и не флибустьер только в силу определенных исторических условий - никак не мог всучить критически настроенным курортникам свою продукцию.
- Не надо фантазировать, мальчик, - укоризненно говорила полная брюнетка с золотыми обручами чуть поменьше хула-хупа в мочках ушей. - Это все вредное влияние фильмов. Семен, да скажи же ему сам, что 'морских дьяволов' не бывает!
- Ну что вы мне мораль читаете! - кипятился Санька, и лицо его с белым чубом, похожее на негатив, выражало святое негодование. - Да вот, хоть его спросите! - гениально сымпровизировал он, указав на очкарика. - Он сын профессора, из Москвы. Ну скажи, пожалуйста, этим темным людям, - обратился он к Бычку елейным голосом, исподтишка показывая маленький, но ядовитый кулачок, - есть в Черном море 'морской дьявол' или нет?!
И Бычок смалодушничал. С отвращением ко лжи, внушенным ему с очень ранних пор, он был вынужден кивнуть. Бычок проделал это нехитрое короткое движение с трудом, судорожно и несчастно сглотнув при том, но тем не менее определенно. Чего не сделаешь ради мальчишеской солидарности! Сраженная кивком головы такого интеллигентного на вид мальчика, солидная чета ошеломленно протянула Саньке два рубля...
Тем не менее единственное, что мальчишки снисходительно позволяли Бычку - это ловить рыбу на удочку рядом с ними среди нагромождения камней.
Каким-то звериным чутьем они были на все сто уверены, что он ничего не поймает на свой купленный в столичном универмаге набор 'Юный удильщик'.
И действительно, даже неприхотливые зеленухи обходили его приманку! Красный пластмассовый поплавок лениво покачивался на мелкой ряби.
А в двух метрах слева и справа от него, от этого незадачливого удильщика, счастливцы то и дело на свою кустарную снасть вытаскивали вибрирующих в воздухе рыбешек...
- Видали рыбачка? - шикарно цыкнет кто-нибудь сквозь дыру от выпавшего зуба, кивнув в сторону очкастого мальчугана. - Дельфина еще не усек, а, Бычок?
И тут же переходили на свое, профессиональное:
- Нырнул, а катранка прямо против меня, ну как мишень, стала лагом - и стоит...
Но вот... произошло почти невероятное! Бычок, этот хилый очкарик, осмелился доплыть до Чертова Пальца - мрачной отвесной скалы у входа в бухту! Для него, конечно, это было поистине отчаянным поступком. И молчаливое сопение мальчишек являлось тому свидетельством...
Но он плыл слишком медленно - доморощенными саженками, этим самым неэкономным стилем, нелепо переваливаясь с боку на бок и высоко занося слабые, как тростинки руки.
Вдобавок, он то и дело поправлял очки - те самые, дужки которых были стянуты сзади резинкой от трусов. Видимо, вода заливала стекла. И конечно, он не мог предусмотреть одного обстоятельства.
С моря шла мертвая зыбь - широкая медленная волна, последний след шторма, разгулявшегося где- нибудь у берегов Турции. Безобидная в открытом море, она ярилась и свирепела в узких, теснивших ее каменных лабиринтах бухты. С каждой новой волной накат у берега становился сильнее и опасней. Справиться с ним мог бы только опытный и сильный пловец. Этого не мог, конечно, знать городской мальчик...
Отбойная волна отшвыривала его назад, словно слепого котенка. 'Постой, постой... А почему именно слепого? - успел подумать я машинально. - Ах да, у него же могло сорвать очки или залепить глаза пеной'.
Кто-то из мальчишек неуверенно сказал у меня над ухом:
- Ребята, а Бычок-то тонет...
Их сбивало с толку то, что он не кричал: 'Помогите!' или что-нибудь в этом же роде. Они хорошо плавали, эти береговые мальчишки... Но Бычок тонул молча и, если можно так сказать, с достоинством.
Я на ощупь натянул ласты, стараясь не упустить глазами то место, где последний раз мелькнула голова мальчика, и, торопливо сделав несколько глубоких вдохов, поднырнул под пенный гребень очередного вала.
Мне повезло: на четвертом или пятом заходе я задел мальчишку за руку. Он уже обессилел, обмяк и наглотался воды.
Делать ему искусственное дыхание не пришлось. Он быстро пришел в себя, но долго еще морщился и откашливался, сплевывая горькую морскую воду.
