И именно этим плевком, идущим, что ни говорите, прямо из глубины сердца, потрясенного моим искусством, я до сих пор горжусь больше всего!
Никогда, никогда больше в своей жизни я не подымался до таких высот подлинного реализма!
Никогда, никогда больше в своей - совсем не актерской! - жизни я не испытал прилива такого несказанного творческого вдохновения!
Конечно, я не Качалов и не Смоктуновский. Но я уверен, что даже им, этим признанным корифеям театральных подмостков, ни разу на своем веку не приходилось сталкиваться с такой исчерпывающей рецензией на свой труд, с оценкой выше, чем плевок одноногого театрала Парфеныча...
НИЧЕГО НЕ СЛУЧИТСЯ!
Когда Тоська Ступина в знакомом красном сарафанчике появилась в конце улицы, я сразу же заметил ее. Заметил, потому что именно ее появления ждал вот уже с полчаса, делая вид, что никого не жду, зорко поглядывая на немного покривившийся угол ее дома с мезонином. Заметил, но, конечно, не подал ей никакого знака и, независимо засунув руки в карманы, негромко насвистывая, двинулся к Новому мосту через речку Ельну.
Мы шли вроде бы отдельно друг от друга, связанные тем не менее тонкой ниточкой взаимного доверия и секретным разговором, который произошел накануне. Мы с Тоськой сговорились пойти в устье Ельны - покататься на бревнах.
Я никогда и никому в мире не признался бы, что Тоська Ступина нравится мне больше всех девчонок в нашем четвертом классе.
Мое мальчишеское воображение неотступно преследовала ее черная прямая челочка, немного похожая на лошадиную, и ее круглые, цвета перезрелой вишни, глаза. Пожалуй, я только раз - совсем уж малышом, еще до войны - видел такую темную, почти черную вишню, и было втайне сладко и щекотно внутри оттого, что Тоськины глаза вызывали у меня такие далекие воспоминания...
И еще Тоська была загадочно, не по-нашему смуглой. Не загорелой летом на даровом солнце, как мы все, а именно смуглой, и зимой, скудным северным днем, на общем фоне бледных и беловолосых наших девчонок ее щеки светились каким-то особенным, жгучим и вызывающим любопытство румянцем.
Тоськина мать была похожа на цыганку чернотой своих волос с отливом, смуглявостью и в особенности веселым, звонким характером. А Тоськин отец умер уже после Победы от старой запущенной раны у всех на глазах, и хоронили его всем городком как героя войны: впереди на подушках несли ордена... Так что Тоськина многодетная семья - еще два брата и три сестры кроме нее росли военными сиротами. Как я.
Мне нравилось, что Тоська никогда не унывает, не хнычет, хоть житье у них без отца было очень нелегким, а помогает матери воспитывать последыша Кольку - тоже чернявого, круглоглазого крикуна. Но речь сейчас не о Кольке.
Я бы не сказал никогда Тоське, что она нравится мне больше всех девчонок, хоть режь меня самым острым ножом на куски по двести граммов.
По Новому мосту - а он действительно новый, построенный совсем недавно вместо сгоревшего, - мы следовали уже гораздо ближе друг к другу, хоть все еще на некотором безопасном расстоянии. Зато мы одинаково сильно ударяли пятками по звонким, пахучим в жару доскам настила так, что они гудели от наших шагов. И если бы в этот момент Тоська Ступина взглянула на меня своими ишневыми глазами и спросила: 'Слабо прыгнуть?' - я не задумываясь вскочил бы на перила с выступающими на них каплями янтарной смолы и сиганул бы 'солдатиком' вниз, как делали это взрослые ребята во время купанья.
Но думается мне, Тоська обо всем сама давно догадалась, а в том, что ради нее я могу прыгнуть с моста, и вовсе была уверена. Потому что ни разу ни о чем подобном меня не попросила...
Мы благополучно, никем не замеченные, миновали мост, за мостом свернули вправо по течению и уже вместе перепрыгнули жердяной перелаз у ячменного поля. А там береговой тропкой оставалось пройти километра полтора к устью Ельны, где она впадала в другую реку, покрупнее. Та река была лесосплавной, и даже сейчас, когда вода спала, по ней то и дело, в одиночку и пачками, проплывали сосновые стволы с верховьев, застревая на отмелях. Они-то нам и были нужны!
Кататься на бревнах - дело тонкое, тут требуются искусство и сноровка. Конечно, мы с Тоськой не претендовали на искусство старых опытных лесосплавщиков. Из них каждый в самый лесосплав, в полную воду, когда лес идет по воде густо, россыпью, по этим бревнышкам плывущим, как по неподвижным половицам, реку перебегают. А бревна-то живые!
Еще и такой фокус на спор проделывали на глазах у публики: с одного берега реки на другой перевозили бутылку с водой, поставив ее на один конец бревна. А сам-то спорщик с голым багром на другом конце бревна балансирует. Стоит, приплясывает, только бахилы сверкают, ну а багром подгребает да другие бревна отпихивает.
Наши с Тоськой развлечения были, понятно, поскромнее. Мы выбирали осевшее на отмели бревно и, поднатужившись, сталкивали его в воду. Потом к нему подводили другое и оседлывали сразу два бревна, сидя по концам. На таком, ничем не скрепленном, кроме наших ног, шевелящемся плоту плыть было весело и интересно. Подгребая ладонями, брызгаясь и смеясь, мы выбирались на середину, на стрежень. Там мы у не могли справиться с течением, поэтому, перекувырнувшись и сверкнув пятками, ыы покидали наш дредноут и плыли к берегу. За Тоську я не боялся - она плавала как рыба.
А иногда мы устраивали - тоже сидя - гонки каждый на одном бревне: кто проплывет дальше, не перевернувшись. Это мы проделывали чаще всего на мелководье, в устье Ельны, чтобы зря не терять каждый раз бревна. По правилам гонок, в этом виде состязаний разрешалось для скорости упираться ногами в дно, но разве это могло спасти от переверты-вания? Мы шлепались в воду, оказывались под бревнами, обдирали ноги об сучки, ныряли, топили друг друга, и на какое-то время я даже забывал, что Тоська - девочка с челкой и вишневыми глазами.
Но когда она вылезала на берег... Фигурка у нее была ладная, длинные ноги золотились от загара, а у синих сатиновых трусиков оставался ослепительно белый краешек. Она купалась обычно в белой маечке, и когда, мокрая, подымала руки, отжимая волосы, маечка обтягивала ее так, что казалось, под майку у Тоськи были засунуты два небольших яблочка-дичка. Я честно, изо всех сил старался не замечать эти яблочки...
Посинев от долгого, многочасового купания, мы обстоятельно выкатывались со всех сторон в песке до полной неузнаваемости и валились животами на горячую прибрежную отмель. Отдышавшись и перестав стучать зубами, мы со страстью предавались двум занятиям: искали 'жерновки' и играли в 'плювки'.
Для поисков 'жерновков' нужны были терпение и зоркость. 'Жерновками' у нас назывались загадочные, размером с ноготь мизинца, совершенно круглые, плоские, слегка шероховатые на ощупь камешки с маленькой сквозной дырочкой точно по центру. И впрямь словно мельничные жерновки для лилипутов!
Но чтобы найти два-три 'жерновка', нужно было просеять в ладонях не один десяток килограммов белого речного песка. Не каждой девчонке удавалось носить на шее или на запястье несколько таких 'жерновков', по нерушимому поверью приносящих счастье.
Тоська и здесь была просто чемпионкой! Своими цепкими пальцами она то и дело выхватывала из кучки кристаллических зернышек заветный 'жерновок', добавляя его к своему и без того великолепному ожерелью на крепкой нитке...
А правила игры в 'плювки' были необыковенно тонки и деликатны. Попервоначалу воздвигалась нагребаемая с помощью ладоней и коленей высокая, сколь это возможно из сухого сыпучего песка, горка, в которой сверху делалось углубление. Получалось нечто похожее на модель вулкана с картинки из школьного учебника географии. Потом... Потом, сосредоточенно глядя друг на друга и выпучив от напряженной работы глаза, каждый из участников игры насасывал языком за щеки как можно больше слюны и по очереди сплевывал в углубление на верху песчаной горки.
После этой подготовительной, по сути, работы наступал момент ответственных состязяний. Опять же по очереди, каждый со своей стороны аккуратно отгребал песок так, чтобы не повредить вершинку. В редких случаях виртуозы этой игры ухитрялись опустить слюнную начинку на землю, ни разу не покачнув ее, так сказать - с высоким ничейным результатом. А для неловкого игрока, нарушившего шаткое равновесие постройки, наступала расплата. Тот, в чью сторону свалится в конце концов влажный песчаный катыш, обильно пропитанный слюнями, должен был, сильно хлопнув, раздавить его ладонью и сказать:
- Тьфу, тьфу три раза, не моя зараза!
А можно было и просто лежать на спине и смотреть в высокое-высокое, прозрачное до белизны небо и разговаривать. О чем? Ну кто может передать на бумаге, о чем могут разговаривать двенадцатилетние мальчишка и девчонка с глазу на глаз, одни в большом
