– Нет, мы часто ходим в кино, – сказала Аврора. – Один раз мы даже ходили на симфонию. Это с Верноном случилось впервые.
Мать продолжала приходить к ней каждый день. Эмма уговаривала ее возвращаться домой, но от слабости не могла с ней спорить. Аврора всегда одевалась в веселые тона. Со временем, когда сознание Эммы поблекло, мать стала теряться в Ренуаре. Иногда Эмма не могла сказать, сколько женщин мерцало на картине: две или три. Иногда она чувствовала, что мать держит ее за руку. Временами она ловила себя на том, что разговаривает, когда из комнаты все уходили и там оставалась только картина. В выходные она, бывало, встряхивалась, когда приходил Флэп, но ненадолго. Читать ей расхотелось, но по временам она сжимали руками «Грозовой перевал». Иногда ей снилось, что она живет в картине, гуляет по Парижу в красивой шляпе. Иногда ей казалось, что она просыпается в картине, а не в своей палате, среди волос, выпавших за ночь. Тело покидало ее прежде души; ее вес упал до девяноста фунтов. Аврора впервые в жизни перестала говорить о еде.
Наступил срок, когда Эмма была готова, а рак – нет. Она прервала все связи, расставаясь с жизнью, но рак, отступив на шаг, на неделю или две затих. Когда она передохнула и пришла в замешательство, он вернулся. Потом она все возненавидела: больницу, врачей, рабское сохранение жизни, когда она настроилась умереть. Сердце и дыхание не принимали ее усталости. Они не останавливались. Она стала мечтать о Денни Деке. Иногда она открывала его книгу, но не читала, а лишь смотрела на страницы или на надпись на титульном листе, пытаясь его оживить. Мать это заметила.
– Я думала, что этот юноша станет твоей большой любовью, – сказала она. – Но ему не хватило сил остаться.
Эмма не стала спорить. Денни принадлежал ей, как и Тедди; только эти двое любили в ней все. Когда она стала забывать жизнь, к ней стали возвращаться воспоминания. Во сне она начала с ним разговаривать, а проснувшись, не могла сказать, где и о чем они беседовали.
Рак продвигался так медленно, слишком медленно. Когда действие наркотика кончалось, ей казалось, что у нее внутри больной зуб, только размером с кулак. В феврале она стала терять терпение. У нее возникло видение. На улице непрестанно завывал северный ветер. Часто падал снег, но ветер дул всегда. Для Эммы он сделался песней сирены. Она едва могла отличить мать от Ренуара; ей казалось, что ветер пришел за ней – по льду, через всю Дакоту. Она думала, не удастся ли ей накопить столько таблеток, чтобы они могли ее убить, но это было тяжело. Экономить таблетки означало терпеть боль, кроме того, сестры были очень проницательны. Они были готовы к подобным трюкам. Во всяком случае, ветер привлекал ее больше. В горячке боли она поделилась с матерью своей мечтой. Как-нибудь ночью она встанет, сорвет все эти иглы и трубки, разобьет стулом окно и выбросится. По ее убеждению, это был лучший выход.
– Я уже не человек, мама.
Аврора не спорила. Она была готова к кончине дочери.
– Дорогая, тебе же не хватит сил поднять стул, – возразила она. – Взгляни на это практически.
– Хватит, если это будет последний раз в жизни. Эмма задумалась. Она уверила себя, что ей бы это удалось. Такой выход привлекал ее, в нем был стиль. Больше всего в этом видении ей нравилась та его часть, где она срывает все иглы и трубки. Она ненавидела их больше всего – они приносили в ее тело все, кроме жизни. А она была лишь свечечка – слабое пламя. Если бы она только смогла разбить окно, ветер ворвался бы в комнату и задул ее. И она умерла бы, как странник зимой – под снегом.
Эмма думала об этом. Она много смотрела на стулья, много смотрела в окно.
Ее останавливала мысль о Тедди. Вопрос был в том, за кем решение, кто пересилит: ее дети или рак. Если она покажет пример, Тедди может так же однажды выброситься в окно. Он был так ей предан, что мог бы это сделать, чтобы не расставаться с ней – или от сознания вины.
Эмма сдалась. Она принимала свои таблетки. От боли проще ускользнуть, чем от материнства. Хоть жизнь ее детей для нее и потеряна, все же они остаются ей детьми. Они должны быть превыше всего. В минуты просветления она нацарапала еще несколько записок своим мальчикам, нарисовала для Милэни смешные картинки. Через несколько недель она тихо умерла в своей постели.
Эмму хоронили в Хьюстоне в теплый дождливый мартовский день. У могилы рядом стояли миссис Гринуэй и Пэтси, обе элегантно, почти одинаково одетые. Приехала Мелба. Верность толкнула ее на отчаянный поступок: она растратила семейные сбережения и, рискуя разводом и жизнью, впервые полетела на самолете, чтобы отдать дань памяти. С Пэтси приехал Джо Перси. Он стоял рядом с Верноном, Генералом, Альберто и мальчиками, рассказывая ребятам, как делают фильмы. В этом случае он оказался очень полезным. Флэп сидел в лимузине, вытирая глаза. С ее смертью к нему вернулось его первое чувство к жене, он выглядел совсем разбитым. Милэни болтала, обращаясь к Рози, пытаясь привести ее в игривое настроение.
Пэтси и Аврора бросали в их сторону тревожные взгляды, так как Милэни могла без предупреждения сорваться с места, а Рози от горя ничего не замечала. Мелба ростом почти с дерево, стояла в стороне.
– Не знаю, что нам делать с этой бедной женщиной, – сказала Аврора.
– Я попрошу Джо с ней поговорить, – ответила Пэтси. – У Джо получается разговаривать с любой женщиной.
– Не понимаю, зачем ты его держишь. Он такой старый, что скорее подошел бы мне.
– Он обо мне заботится, – сказала Пэтси.
Ни одной из них не хотелось двигаться, чтобы как-то примириться со случившимся.
– Она часто заставляла меня чувствовать, что я немножко смешна, – вспомнила Аврора. – Каким-то образом она оказывала такое воздействие. Может быть, именно из-за этого я ее неустанно критиковала. Вообще-то я и сейчас такая.
– Какая?
– Слегка смешная, – ответила Аврора, вспоминая свою дочь. – Пожалуй, я чувствовала, что она была бы счастливее, будь она сама… тоже… немного смешна.
– Трудно это вообразить, – заметила Пэтси, думая о своей подруге.
Дождь кончился, и только с больших деревьев, окружавших их, падали крупные капли.
– В нашем стоянии здесь, моя дорогая, больше нет смысла, – сказала Аврора, и они пошли присмотреть за мужчинами и детьми.
