Поднявшись на самый верх, на двадцать четвертый этаж, то есть практически на крышу, он поставил свой «линкольн» в специальную нишу в западной стене, которую оставил для себя. Стена была достаточно высока, чтобы случайно через нее не переехать, но и довольно низка, чтобы, не выходя из машины, обозревать город.
По ночам никому, кроме него, не позволялось парковаться на крыше. Там он спал, более того, там был его дом, единственное приобретение, которое радовало его и от которого он никогда не уставал. Гараж был построен всего три года назад. Как-то раз, совершенно случайно, он заехал на крышу, чтобы взглянуть на город. С тех пор это стало его любимым местом. Осенью бывали такие прозрачные ночи, что оттуда можно было увидеть Галвестон, правда не часто. Поставив свой «линкольн», он всегда выходил, чтобы обойти вокруг и оглядеться. На востоке поднимались странные розовые и оранжевые зарева, там, вдоль канала, тянулись ряды очистных сооружений, и эти зарева никогда не тускнели.
С этой точки он видел все дороги, соединявшие Хьюстон с другими городами: по ним он ездил множество раз. На севере было несколько крупных транспортных развязок, свет над ними был белый. От одной отходило шоссе на Даллас, Оклахома-сити, Канзас и Небраску. Другие дороги вели на восток, в сосны Восточного Техаса, в Луизиану и Новый Орлеан, на юг, где была граница, и на запад – к Сан-Антонио, Эль- Пасо и Калифорнию. Вид с крыши был всегда разный – в зависимости от погоды. Бывали ночи, когда внизу виднелись россыпи сотен тысяч огней, и каждый огонек имел четкие очертания. Но в Хьюстоне бывали и влажные ночи, когда туман собирался где-то на уровне тринадцатого этажа, сквозь него пробивался тусклый оранжевый или зеленый свет. Иногда внизу было ясно, а облака, освещенные огнями большого города, висели прямо над головой – на уровне тридцатого этажа, если бы он был. Иногда дули северные ветры, иногда залив нагонял ветры юга, которые проносили мимо него серые нагромождения облаков и чуть ли не раскачивали его «линкольн». Однажды с залива подул такой сильный ветер, что Вернон испугался; утром он распорядился, чтобы по обеим сторонам от машины построили бетонные столбы, к которым ее можно было бы прикреплять цепями.
Часто, гуляя по крыше, Вернон останавливался, чтобы посмотреть на нити следов от реактивных самолетов, тянувшиеся к городскому аэропорту, – на крыльях самолетов мигали сигнальные огни. Самолеты напоминали крупных птиц, слетающихся на кормежку. Несмотря на то, что у него были проблемы с ушами, он летал так часто, что знал большую часть маршрутов и их пилотов, стюардесс и летные экипажи. Он мог определить самолет компании «Браниф», прибывающий из Чикаго, или прилет позднего рейса «Пан Америкэн» из Гватемала-сити, обоими маршрутами он пользовался сотни раз.
Обычно, к тому времени, когда все самолеты собирались в аэропорту, он был готов позаниматься на ночь немного делами. Если он был грязный, то мог спуститься на лифте и пройти три квартала до отеля «Риц», чтобы принять ванну и устраивался на заднем сиденье своего «линкольна», откуда делал свои ночные звонки. Находясь так высоко, он словно все видел, и даже очень далекие места, с которыми разговаривал: Амарилло или Альберту, Мексиканское побережье, Каракас или Боготу. Его компания имела несколько филиалов в разных странах, он хорошо знал своих сотрудников в каждом городе, и не проходило ночи, чтобы он не связался с ними, чтобы узнать о состоянии дел.
Когда звонки кончались, если было не очень поздно, он ложился на спину в своем «линкольне», оставив переднюю дверь открытой, чтобы пустить в машину немного свежего воздуха, и смотрел телевизор. На такой большой высоте прием был отличный. Иногда начиналась гроза, и тогда он выключал телевизор из соображений безопасности. Его отец был убит ударом молнии, когда работал на тракторе, и при мысли о такой смерти Вернону становилось плохо.
Если ему не спалось или хотелось есть, он всегда мог спуститься на четвертый этаж, где работала закусочная, оснащенная пятнадцатью автоматами с различной едой. Старый Швеппес, ночной сторож, обычно сидел в своей конурке рядом с закусочной, но застарелый артрит не давал ему заснуть в такую сырую погоду, и Вернону стоило только опустить в один из автоматов монетку, чтобы старик, услышав, как она брякнула, выползал наружу, в надежде немножко поболтать. Тридцать лет назад вся семья старика Швеппеса, жена и четверо детей, погибла от огня в своем трейлере, и он так и не оправился от этого горя, даже и не пытался. Он более тридцати лет проработал ночным сторожем, и у него было мало собеседников, но каким-то чудом остатки той общительности, которая прежде была ему свойственна, обнаруживались в разговорах с Верноном, а когда это случалось, отцепиться от него оказывалось не просто.
Часто, чтобы не обижать старика внезапным прощанием, Вернон начинал прогуливаться вместе с ним, поднимаясь по пандусам, Швеппес всегда собирался пройти не больше двух этажей, но не мог остановиться и доходил до самого верха. Так они взбирались наверх, все выше и выше над заливом – подъем мог продлиться и целый час; тем временем старик Швеппес не умолкая трещал о бейсболе, который стал его последней любовью, о том, как служил во флоте в первую мировую войну, или о чем угодно, пока, к его удивлению, они не оказывались на крыше. Тогда, застеснявшись, что он так заболтался, старый сторож быстренько садился в лифт, чтобы вернуться в свою конуру.
Вернон не был соней, четырехчасового сна ему было вполне достаточно, а сиденье «линкольна» служило ему отличной кроватью. Он всегда просыпался на заре, когда городские огни начинали тускнеть. Облако тумана поднимавшееся над заливом, освещалось вначале розовым, затем белым светом снизу, и наконец оранжевым – сверху, когда через него пробивался луч солнца, поднимавшегося над заливом и прибрежной равниной. Уличный шум, который обычно к двум часам замирал, вновь возрождался и к семи утра перерастал в непрерывный гул, монотонный, как звук речного потока. На «линкольне» выступали капельки росы; чтобы освежить рот, Вернон доставал из холодильника имбирное пиво и вновь принимался за звонки, – с утра он звонил в Западный Техас, чтобы узнать, как вышки проработали ночь.
Но Аврора нарушила его распорядок. Ночь прошла совсем по-другому. Выйдя из машины, он по привычке несколько раз обошел крышу, но вниз даже не взглянул. Он позвонил в Гватемалу, но через пять минут прервал разговор. Выйдя из машины и прислонившись к стене, начал яростно дергать себя за суставы пальцев, словно хотел их совсем вырвать, избавляясь от напряжения, которое накопилось оттого, что ему приходилось сдерживаться. Пролетели два или три самолета, но Вернон их едва заметил. Оглядев раскинувшийся внизу город, он почти точно мог определить, где находится ее дом. Окрестности Ривер Оукс выглядели темным пятном, так как высокие раскидистые кроны деревьев заслоняли огни уличных фонарей, но он хорошо знал этот район и определил то место, на север от Вестхаймера, где находился дом Авроры. Он слышал, что в «линкольне» звонил телефон, но не подошел.
Вспомнив о старике Швеппесе, Вернон, не колеблясь и даже не притворяясь перед собой, что ему нужен бутерброд в пакетике, спустился лифтом на четвертый этаж и направился прямиком к его конуре. Швеппес был высокий, шесть футов четыре дюйма ростом, костлявый, худой как проволока, с длинными спутанными волосами и глубокими впадинами на щеках. Униформу он носил по два месяца – от стирки до стирки; когда Вернон, держа руки в карманах, зашел к нему, старик изучал «Спортс Иллюстрейтед» без обложки.
– Швеппес, как здоровье? – начал Вернон.
– Черт возьми, что случилось? За тобой гонятся копы?
– Ничего подобного, у меня все в норме.
– Да, копы нас всех выловят – одного за другим, – прокряхтел Швеппес. – Но могу сказать, долгонько им придется меня разыскивать. Я хоть в Мексику смотаюсь, лишь бы не угодить в тюрьму.
