взглядах.
Владимир Семичастный:
— Мы с Шелепиным занимали довольно критическую позицию с момента прихода Брежнева к власти. Это убеждало его, что мы куда-то рвемся. Его напугало, что операция с Хрущевым была проведена так тихо и спокойно.
Наверное, у Леонида Ильича возникала неприятная мысль: а вдруг они и нового первого секретаря захотят убрать, как убрали Хрущева?
Так был ли комсомольский заговор?
Брежнева принято только ругать. Но может быть, он был не так уж плох? Его считают сравнительно либеральным, мягким, приличным человеком, зла особого он никому не делал. Может быть, и к лучшему, что Брежнев, а не Шелепин стоял во главе страны?
Люди, которые знали их обоих, говорят, что Брежнев только казался добродушным. Он мягко стелил, но спать было жестко. Александр Николаевич Шелепин был немногословным, волевым, организованным, держал себя в руках, не любил расхлябанности. Но едва ли он был таким уж крутым и жестким, каким его изображали.
Николай Месяцев:
— »Железный» значит, все должен подминать под себя, так? А он был демократичный по натуре человек. Милый, симпатичный парень. И он не был мстительным. У нас ведь принято: как попал в беду, так вколачивают в землю по уши. А он не мстил людям.
Николай Егорычев:
— Разговоры, что он был очень крутой, думаю, завели, чтобы его дискредитировать. А не было этого на самом деле. Он был демократичным и доступным. Я знаю только двух человек в руководстве страны, которые сами снимали телефонную трубку, Косыгина и Шелепина. К остальным надо было пробиваться через помощников и секретарей. Причем если Шелепин был на совещании и не мог разговаривать, он всегда потом сам перезванивал…
Самому Шелепину страшно не нравилось, что его называют «железным Шуриком».
«Я никогда не тяготел к диктаторским методам руководства, — писал он уже будучи на пенсии. — Считаю себя убежденным демократом, и это хорошо видели товарищи, работавшие со мной, близко меня знающие на протяжении многих лет».
А мог все-таки Александр Шелепин стать первым человеком в стране?
Его слабым местом считалось отсутствие опыта практической работы. Из комсомола он перешел сразу в КГБ, а затем в ЦК. Он никогда не руководил каким-то регионом, не занимался вопросами народного хозяйства.
С одной стороны, он не был своим для первых секретарей обкомов. Говорят, что они бы его не поддержали. С другой стороны, в областях и краях многие партийные руководители были выходцами из комсомола. Они с уважением относились к Шелепину. Он был самым молодым членом политбюро и, возможно, самым умным. Так что у него был шанс стать первым.
Александр Исаевич Солженицын писал тогда: «Готовился крутой возврат к сталинизму во главе с „железным Шуриком“…
Шелепин представлялся Солженицыну монстром: «Железный Шурик» не дремлет, он крадется там, по закоулкам, к власти, и из первых его движений будет оторвать мне голову».
Александр Яковлев:
— Шелепин не глупый был человек, с хорошим образованием. Способный, но догматик. На секретариате ЦК однажды он выступил в защиту Лысенко. Тошнехонько было его слушать.
У Шелепина было сложное отношение к Сталину. На посту председателя КГБ он многое сделал для процесса реабилитации незаконно осужденных. Он безусловно осуждал репрессии тридцать седьмого года. Но за остальное, по мнению Шелепина, особенно за победу над Германией, Сталин достоин глубокого уважения. Тут он радикально расходился с Хрущевым.
Леонид Замятин:
— Александр Николаевич был своего рода сталинистом. Получилось, что Хрущев, когда начал борьбу со сталинизмом, оперся на человека, который был против самого Хрущева.
Александр Яковлев:
— Он был прожженный сталинист, андроповского типа, может быть, даже жестче. А положительное в нем было то, что он говорил: начинать обновление надо с партии, чтобы аппарат вел себя прилично. Мне нравилось, что он говорил о привилегиях как о заболевании партийно-государственного аппарата…
Шелепин настаивал на том, чтобы в партийных документах акцентировался классовый подход, требовал давать отпор империализму и добиваться взаимопонимания с маоистским Китаем. Интеллигенция и даже часть аппарата ЦК боялись его прихода, считая, что это станет возвращением к сталинским порядкам.
Шелепин (да и Семичастный) с его характером и решительностью внушал страх не только самому Брежневу, но и многим другим высшим чиновникам, вцепившимся в свои кресла. Им куда больше нравился Брежнев с его основополагающим принципом: живи и давай жить другим.
Говорят о том, что Шелепин возражал против решений ХХ съезда, требовал жестких мер в экономике.
Валерий Харазов:
— Это не так. Он был сторонником того, чтобы открыть частные парикмахерские, часовые мастерские. Считал глупостью ликвидацию промкооперации… А то еще был период, когда выпускали только большегрузные автомобили, а возили на них три ящика. Но была линия, и никто не хотел от нее отходить. А он понимал: это глупость…
Шелепин представлял молодую, образованную часть аппарата, которая пришла на государственные должности после войны. Она исходила из того, что экономика нуждается в обновлении, в реформах и прежде всего в технической модернизации. Она хотела экономических реформ при жесткой идеологической линии. Это примерно тот путь, который избрал Китай при Дэн Сяопине. Молодые партийные руководители поддерживали Косыгина и Шелепина. Если бы Шелепин возглавил страну, страна пошла бы, условно говоря, по китайскому пути.
Характер Шелепина проявился во время одной знаменитой истории с большими последствиями.
«Комсомольская правда» в июне шестьдесят пятого года опубликовала невиданно резкую статью писателя Аркадия Сахнина «В рейсе и после», в которой расписала художества обласканного властью генерального капитан-директора Одесской китобойной флотилии Героя Социалистического Труда Алексея Соляника, чье имя гремело по всей стране.
Он руководил флотилией из трех десятков судов-китобойцев, тогда еще промысел китов не был запрещен.
Соляник оказался и самодуром, и хамом, и занимался фантастическими по тем временам махинациями. Флотилия вела промысел в тропиках, в тяжелых условиях, моряки болели и умирали, их тела замораживали и доставляли в порт только после окончания промыслового рейса.
Главным редактором «Комсомольской правды» был известный журналист и поэт Юрий Петрович Воронов, он очень хорошо вел газету — смело и интересно. Первым замом главного был Борис Дмитриевич Панкин, еще один талантливый редактор и еще более смелый человек. Они вдвоем и решили опубликовать статью Сахнина.
Борис Панкин потом вспоминал, что они учитывали и настроения Шелепина, который по старой привычке опекал «Комсомольскую правду».
«Больше всего на свете, — писал Панкин, — Шелепин боялся идеологической ереси. Но считал, что питательной почвой для нее является реальное зло — бюрократизм, коррупция, своевластие партийных и советских вельмож. С этим он призывал бороться не на жизнь, а на смерть. Прущая наверх „днепропетровская мафия“ была для него олицетворением многих из этих зол. Все это делало Шелепина естественным нашим союзником».
Флотилия Соляника была приписана к Одессе, и руководство Украины возмутилось, потребовало наказать газету. Председатель президиума Верховного Совета Украины Демьян Сергеевич Коротченко твердо сказал руководителям Одесского обкома:
— Статья лживая. В обиду мы Соляника не дадим. Из этого и исходите.
