– Но возможно. – Эта мысль приводила ее в ужас, потому что ей всегда хотелось иметь кучу детей.
– Не спеши с выводами, лучше потом спроси у врача.
– Хорошо, – вздохнула она и вновь погрузилась в унылое молчание.
– Расскажи мне о своей матери, Иви, – попросил Георгос немного погодя. – Я знаю о ней только то, что она умерла незадолго до того, как ты пришла жить к брату. Он говорил еще что-то насчет того, что отчим силой пытался заставить тебя стать его женой. Это правда?
Она кивнула.
– Он ведь тоже был итальянцем, отчим-то. Родного отца мама встретила, когда училась в школе. Он у них преподавал.
– Готов поспорить, что родителям мамы это не понравилось.
– Ее родители погибли при землетрясении в Италии. Ее отослали в Грецию к тетке и дяде. Видимо, она была немного бунтаркой, и они не смогли ее контролировать. Во всяком случае, через год после окончания школы она вышла замуж, а через девять месяцев после свадьбы родилась я. Кажется, при моем рождении с мамой что-то случилось, после меня у нее были два выкидыша, и врачи запретили ей рожать.
– Но она все равно пыталась?
– Уже не с моим отцом. Он скончался от сердечного приступа, и она вышла за его троюродного брата. Он-то и хотел сына. Бедная мама каждый год пыталась родить ребенка, и каждый год его теряла. Я спорила с отчимом, кричала, что он убьет маму.
Когда мне было шестнадцать, у мамы случился уже пятый выкидыш, мы с ним по-настоящему поругались. Он сказал, что женщины существуют для того, чтобы рожать бамбинос, и, если мать не может родить ему хоть одного, он найдет себе женщину помоложе, которая это сможет. И ни с того ни с сего он... он попытался меня... ну, ты понимаешь. Я его оттолкнула, схватила нож и сказала, что, если он еще хоть раз ко мне сунется, я его убью.
– Я сам бы с удовольствием убил этого ублюдка, – проворчал Георгос. – Больше он не лез?
– Нет, пока мама была жива и даже после он не пытался взять меня силой. Решил, что я выйду за него замуж. Когда я сказала, что лучше умру, он запер меня в спальне, заколотил досками окно и пообещал оставить меня без пищи и воды, пока я не одумаюсь.
– И что ты сделала?
– У меня ушла на это вся ночь, но мне удалось оторвать пару досок с окна. Я вылезла и побежала к Леонидасу – он жил в соседнем доме, ты знаешь.
– Да, знаю. И что сделал брат?
– Сказал, что я могу поселиться у него, пока не решу, как жить дальше.
– А отчим? Он ведь так этого не оставил!
– Налетел как ураган, вопил и стучал, но Леонидас вел себя просто великолепно. – Иви широко улыбнулась при этом воспоминании. – Взял старое ружье, которое даже не стреляло, и направил его прямо в голову отчима. И пригрозил, что расплющит его мозги, если он только раз осмелится подойти ко мне.
– Боже правый! Это Леонидас так сказал!
– Именно.
– О великая сила любви! – пробормотал Георгос. – И что же дальше было?
– Больше я его действительно не видела. Говорят, он куда-то уехал.
– Смею сказать, ты по нему не скучала.
– Да уж.
Георгос покачал головой.
– Никак не могу поверить: мой слабый нежный братец угрожает кому-то физической расправой!
Иви печально улыбнулась.
– Наверное, надо тебе сказать, что произошло, когда отчим ушел...
– Конечно скажи.
– Он потерял сознание. Мне пришлось втащить его в дом и положить в постель.
Кивок Георгоса был столь же сух, как и его голос.
– Вот это больше похоже на того Леонидаса, каким я его знал и любил.
Сердце Иви дрогнуло, она взглянула на Георгоса внезапно затуманившимися глазами.
– Ты ведь любил его, правда?
– Очень.
– И он тебя тоже, Георгос.
– Надеюсь, что так, Иви. Очень на это надеюсь.
– Он был необычным человеком.
– Очень необычным.
– И его уже нет, – тихо заплакала она. – И ребенка его нет. Это несправедливо, просто несправедливо.
– Жизнь к нему не была справедлива, – с усталым вздохом согласился Георгос.
– Я так любила его.
– Да... я знаю.
– И никогда его не забуду.
– Да... знаю.
Горестные нотки в его голосе растревожили ее совесть. Он ведь тоже, страдает. Нельзя так раскисать. Леонидасу бы это не понравилось. Он ненавидел безотрадность во всяком ее проявлении. И ненавидел ненависть, сожалея, что люди не могут просто любить друг друга уже за то, что они люди.
Она протянула руку и взяла Георгоса за ту руку, которая была ближе к ней. От ее неожиданного прикосновения он вскинул голову.
– Георгос, не печалься. Во всем этом есть хоть одно хорошее – мы с тобой подружились. Смотри, сегодня я ни разу не заикнулась и совсем на тебя не сержусь.
Он смотрел и смотрел на нее, так пристально и так долго, что у нее начало мутиться в голове. И тут до нее дошло, в чем дело. У нее уже нет ребенка Леонидаса и причин привечать ее в их доме больше не существует. Дружба немного запоздала.
Она отдернула руку, острая боль тревоги кольнула ее в сердце.
– Что? Что случилось?
– Ничего...
– Не притворяйся передо мной, Иви. У тебя все на лице написано. Что тебя вдруг обеспокоило?
– Я подумала... подумала, что же мне теперь делать? – горестно призналась она. – Где я буду жить?
– Как где? По-прежнему в Павлиди-холле, конечно.
– И вовсе не «конечно» , Георгос. Больше нет причин жить у вас, больше нет причин быть твоей женой.
– Какую ерунду ты несешь! – Он встал и заходил по комнате, явно разволновавшись. Наконец остановился и поглядел на нее. Вчера ее бы затрясло от этой мрачной хмурости, но теперь она знала: Георгос совсем не такой, в шкуре волка жил ягненок, жесткая хватка скрывала нежное сердце.
– Мать из меня душу вытряхнет, если ты уйдешь от нас. И Эмилия с ней заодно. Ты осветила весь дом, Иви, словно весенний день после зимнего мрака. Ты не покинешь нас, я не позволю!
Иви не могла прийти в себя от этого неожиданного страстного взрыва.
– Когда ты совсем поправишься, можно подыскать тебе работу, – не останавливался он. – Или ты предпочитаешь поступить в университет? Ты успела сдать выпускные экзамены?
Иви кивнула, хотя ее школьные успехи не относились к предмету ее гордости. Ока бы справилась с экзаменами лучше, если бы почаще бывала в школе. Она пропустила больше занятий, чем кто-либо в их классе.
– Ну тогда порядок. Больше не мели чепухи насчет ухода из дома. Должно быть, считаешь меня бессердечным ублюдком, если вообразила, будто я вышвырну тебя в такое время. Имей ко мне сострадание, Иви, прежде чем предполагать подобное. А если Рита все узнает? Тогда за мою жизнь и ломаного гроша никто не даст.
Иви улыбнулась в ответ вялой улыбкой, окончившейся зевком.
