момент наверху между Николя и его мачехой.
— Почему ты вернулся? — слабым голосом спросила Селеста, придя в себя на мягких подушках собственной кровати. Ее тонкие, прозрачные пальцы теребили край пледа, которым ее заботливо укутал Николя. — Господи, как ты похож на Филипа! У меня такое чувство, будто я вижу перед собой привидение, — продолжала она, не дав Николя возможности ответить. — Когда Дамарис предложила мне выйти и посмотреть, кто приехал, я ожидала увидеть кого угодно, но только не тебя. И уж тем более не теперь! А когда я узнала тебя, то подумала: нет, этого не может быть! Те же глаза, та же улыбка! — Она перевела дух, поскольку говорить ей было трудно. — Я понимала, что Филип мертв, но в тот момент меня посетило ужасное сомнение. Почему? — Она умоляюще воздела руки к небу. — Почему ты вернулся? Как ты осмелился показаться в Новом Орлеане? После того как ты принес нашей семье столько горя, как у тебя хватило совести вернуться?
— Селеста, послушай, — мягко ответил Николя. — Я не вернулся бы, если бы отец не попросил меня об этом.
— Что?! — Она удивленно воззрилась на Николя. — Но это невозможно! После твоего отъезда он ни разу не упоминал при мне твоего имени. Он просто забыл о твоем существовании. Ты был для него мертв, как и Франсуа. Ты лжешь, Николя. Теперь, когда отца нет в живых, ты думаешь, что можешь заявиться сюда и стать хозяином Бомарэ? Так вот, у тебя нет на него никаких прав! Ты здесь никто! — заключила она яростно, и на лбу у нее выступила синяя прожилка.
Николя сунул руку в карман и вытащил на свет драгоценное письмо от отца, которое получил в Сан- Франциско.
— Вот, возьми. Оно не лжет. Если бы не это письмо, я не вернулся бы ни за что. Я поклялся никогда не переступать порога дома, откуда был изгнан собственным отцом. И только это письмо заставило меня нарушить клятву.
Селеста испуганно смотрела на конверт, словно он мог броситься на нее и ужалить. После минутного колебания она все же протянула к письму дрожащую руку. Николя молча наблюдал за тем, как она осторожно вытащила из конверта письмо и стала читать. Ее глаза торопливо бегали по строчкам, и нервная дрожь в ее руках усилилась.
— Боже, что это значит? — дрожащими губами прошептала Селеста.
— Это значит, что отец поверил в мою невиновность. Он узнал правду о гибели Франсуа. Он простил меня и хотел, чтобы я тоже простил его, — убежденно вымолвил Николя, пристально глядя на мачеху и наблюдая за ее реакцией.
Письмо выпало из ослабевших пальцев Селесты. Она прекрасно знала почерк мужа, и ни о каком подлоге не могло быть и речи. Кроме того, прямой и искренний взгляд Николя заставлял ее поверить в правдивость его слов.
— Но… но он никогда не говорил со мной об этом. Почему?
— Ты ведь была тяжело больна, не так ли?
Селеста уставилась в окно с отсутствующим видом и молча кивнула. Вдруг уголки ее губ скорбно опустились.
— Ты не представляешь себе, что для меня означало быть второй женой Филипа де Монтань-Шанталя! Я всегда вызывала жалость друзей незнакомых, которые знали, как безумно твой отец любил прекрасную Даниэлу. Когда она умерла, его сердце было разбито навеки. Поэтому он хотел, но не мог отдать мне его целиком. Я не выдерживала никакого сравнения со светлой памятью о твоей матери, — тяжело вздохнула Селеста. — А когда выяснилось, что я не могу родить ему наследника, он и вовсе разочаровался во мне. Я это знаю.
— Но ведь винить тебя за это было несправедливо, — сказал Николя.
— Подожди, я посмотрю, что ты скажешь, когда в один прекрасный день поймешь, что у тебя нет сына, которому ты мог бы оставить все, чем владеешь, — горько усмехнулась Селеста. — Все мужчины в этом одинаковы. Представь себе мою радость, когда по прошествии долгих лет я смогла подарить твоему отцу сына. Филип мечтал о сыне с тех пор, как… уже очень давно. Его счастью не было предела, когда родился Жан-Луи. Я боялась, что не выношу его, но Господь не оставил нас. — Селеста сжала виски ладонями и покачала головой, словно не могла поверить в случившееся. — Как-то раз Филип вернулся с обычной верховой прогулки по поместью в неописуемой ярости. Я не могла понять, что с ним стряслось. Он не разговаривал со мной за обедом, а потом закрылся у себя в кабинете и провел там всю ночь. На следующее утро он вышел оттуда совершенно другим человеком. Его невозможно было узнать, и даже Жан-Луи не доставил ему радости. Потом он отправился в Новый Орлеан, и… — Она закончила фразу шепотом, так как слезы душили ее: — И через два дня его не стало.
— Ты не можешь, предположить, что так сильно разгневало отца? — осторожно поинтересовался Николя.
— Нет, я ничего не знаю. Я не знала даже того, что он простил тебя, Николя. Но я рада, что он успел сделать это перед смертью. — Селеста замолчала, и по глазам ее, которые вдруг заволокла серая пелена, было видно, что она готовится высказать что-то важное. — Тем не менее, это письмо ничего не меняет. Может быть, отец и простил тебя, но никакого завещания с упоминанием твоего имени в качестве будущего наследника нет. Бомарэ принадлежит мне, и этот факт ты изменить не можешь, — собрав остатки сил в кулак, решительно заявила она.
— Нам еще о многом надо поговорить, Селеста, — начал Николя, но умолк, прерванный ее усталым жестом.
— Не теперь, Николя, — взмолилась она, откидываясь на подушки. — Мне нужно отдохнуть. Со времени болезни я стала быстро уставать. Мы поговорим позже, Николя. Обещаю тебе. — Она закрыла глаза, и Николя ничего не оставалось делать, кроме как уйти.
— А дневник? Ты знаешь, где он? — спросил он уже с порога комнаты.
— Дневник? — Селеста открыла глаза, с трудом понимая, о чем говорит Николя. — Нет. Теперь я вспомнила про него, но не могу сказать, что он попадался мне. Отец многое записывал в дневник, который всегда лежал у него на столе. Попробуй спросить о нем у Этьена или Алана. Они ведут все дела теперь и могли его видеть.
Николя задумчиво кивнул и вышел за дверь. Когда он спускался вниз по лестнице, его окликнул чей-то знакомый голос:
— Николя! Мне сказали, что ты здесь, но я отказывался верить в это чудо, пока не увидел его собственными глазами.
— Дядя Этьен! ― приветливо разулыбался Николя при виде сухощавого седовласого человека, поджидающего его внизу с распростертыми объятиями. — Вы все такой же! — Он быстро сбежал по лестнице навстречу старику.
И действительно, если не принимать в расчет седину, то дядя Этьен нисколько не изменился с тех пор, как они случайно встретились в Венеции десять лет назад. Он не утратил изящества и элегантности, которые всегда отличали его и делали любимцем женщин.
— Очень мило с твоей стороны, что ты отказываешься замечать мои седины, — с улыбкой сказал Этьен, обнимая племянника. — Лично я уже перестал притворяться, что не вижу их, когда смотрюсь в зеркало. Видеть тебя спускающимся по лестнице в Бомарэ — для меня нет большей радости! Как будто снова вернулась молодость!
— Я счастлив видеть вас, дядя Этьен.
— Для меня отдельное удовольствие видеть тебя стоящим под портретами предков. Я уж и не думал, что доживу до этого дня. — В голубых глазах Этьена, напомнивших Николя глаза его матери, задрожали слезы.
— Я и сам не предполагал, что вернусь в Бомарэ, но мне пришлось это сделать. — Его слова прозвучали как клятва никогда больше не покидать этот дом.
— Ты уже виделся с Селестой? — нахмурившись, спросил Этьен. — Новость о твоем приезде наверняка расстроит ее.
— Уже расстроила, — кивнул Николя. — Едва завидев меня, она упала в обморок. Она считает, что я очень похож на отца.
— Могу себе представить, в каком она была шоке. Честно говоря, для меня это тоже было сюрпризом.
