будут частью нашего Дома Мечты, вместо того чтобы быть разбросанными по чужим местам.
Атмосфера их нового дома имела определенный привкус романтики и приключений, какого Аня никогда не находила в Авонлее. Там, хотя она и жила у моря, ее жизнь не была так тесно связана с ним. Но здесь, в Четырех Ветрах, оно окружало и постоянно окликало ее. Из каждого окна своего нового дома она видела какой-нибудь меняющийся морской пейзаж. Навязчивое бормотание волн вечно звучало в ее ушах. Каждый день в гавань входили корабли и бросали якорь у пристани в Глене, а потом снова проплывали сквозь закат, направляясь в порты, что могли быть на другой половине земного шара. Рыбацкие лодки, расправив белые крылья парусов, уходили по утрам через пролив мимо дюн и возвращались по вечерам, нагруженные рыбой По красным, вьющимся вдоль берега дорогам ездили и ходили моряки и рыбаки, беззаботные и веселые. Здесь всегда было ощущение, что вот-вот что-то произойдет, — предчувствие приключений и путешествий. В здешнем образе жизни было меньше постоянства, размеренности, рутины; над гаванью дули ветры перемен. Море вечно звало живущих на берегу, и даже те, кто не мог откликнуться на его зов, ощущали его трепет, беспокойство, таинственность и манящие возможности.
— Теперь я понимаю, почему некоторые мужчины просто не могут не уходить в море, — сказала Аня. — Это желание, временами посещающее каждого из нас — «уплыть за цель далекую заката», — оказывается, вероятно, непреоборимым, если оно врожденное. Меня не удивляет, что оно заставило капитана Джима убежать из дома. При виде корабля, выплывающего из гавани, или чайки, парящей над проливом, мне всегда хочется оказаться на борту корабля или иметь крылья — не как голубь, «чтоб улететь и успокоиться»[14], но как чайка, чтобы унестись в самое сердце бури.
— Ты останешься здесь со мной, моя девочка Аня, — лениво откликнулся Гилберт. — Я не допущу, чтобы ты улетала от меня в сердца бурь.
Они сидели на своем пороге из красного песчаника. День клонился к вечеру. Глубокий покой царил кругом — на земле, на море и на небе. Серебристые чайки парили в вышине. Вдоль горизонта тянулась длинная кружевная лента нежных розоватых облачков. В тишине звучал лишь приглушенный рефрен песни ветров и волн. Бледные астры цвели на увядших, окутанных легкой дымкой лугах между домиком и гаванью.
— У докторов, которым приходится проводить бессонные ночи, ухаживая за больными, не возникает, я полагаю, особой жажды приключений, — снисходительно отозвалась Аня. — Если бы ты, Гилберт, хорошо спал прошлую ночь, то был бы, как я, готов к полету фантазии.
— Я хорошо потрудился прошлой ночью, — сказал Гилберт негромко. — С Божьей помощью я спас человеку жизнь. Впервые я могу утверждать это без всяких оговорок. В других случаях я, возможно, просто помог людям поправиться; но, Аня, если бы я не остался в доме Аллонби прошлой ночью и не схватился со смертью врукопашную, та женщина к утру умерла бы. Я испробовал новый метод, который, безусловно, никогда еще не применялся в Четырех Ветрах. Сомневаюсь, что он вообще применялся где-либо вне больницы. Даже в Кингспортской клинике его впервые опробовали только прошлой зимой. Я ни за что не решился бы применить его здесь, если бы не был абсолютно уверен, что иначе нет никакой надежды. Я рискнул — и добился успеха. В результате замечательная жена и мать спасена и проживет еще много лет счастливой и плодотворной жизни. Я ехал сегодня утром домой, смотрел, как солнце поднимается над гаванью, и благодарил Бога за то, что выбрал профессию врача. Я упорно боролся и победил — подумай об этом, Аня, —
— Это единственная твоя мечта, которая сбылась? — спросила Аня. Она отлично знала, в чем будет заключаться ответ, но хотела услышать его еще раз.
— Ты все знаешь, моя девочка Аня, — сказал Гилберт, с улыбкой глядя в ее глаза. В эту минуту на пороге маленького белого домика на берегу гавани Четырех Ветров сидели два совершенно счастливых человека.
Неожиданно Гилберт сказал совсем другим тоном:
— Не обманывают ли меня мои глаза? Кажется, я вижу корабль с полным парусным вооружением, плывущий прямо сюда по нашей дорожке.
Аня взглянула и вскочила на ноги.
— Это, должно быть, мисс Корнелия Брайент или миссис Мур с визитом, — пробормотала она.
— Я иду в свою приемную, и если это мисс Корнелия, то предупреждаю тебя, что буду подслушивать, — сказал Гильберт. — Из всего, слышанного мной касательно мисс Корнелии, я делаю вывод, что ее разговор, мягко говоря, не будет скучным.
— Может быть, это миссис Мур.
— Не думаю, что миссис Мур скроена по такому образцу. Я видел ее на днях — она работала в своем саду, — и хотя я был слишком далеко, чтобы разглядеть ее как следует, мне показалось, что она довольно стройная. Но она, похоже, не слишком общительна, если, будучи твоей ближайшей соседкой, еще ни разу тебя не навестила.
— Значит, она все же не вторая миссис Линд, иначе любопытство непременно привело бы ее сюда, — заметила Аня. — А эта посетительница скорее всего мисс Корнелия.
Это действительно была мисс Корнелия. Более того, мисс Корнелия пришла не с каким-нибудь там мимолетным светским визитом, лишь для того, чтобы принести поздравления по случаю свадьбы. Под мышкой она держала большой пакет со своим рукоделием и, когда Аня предложила ей зайти в дом, с готовностью сняла широкополую шляпу от солнца, которую, вопреки усилиям непочтительных сентябрьских ветерков, уверенно удерживала на ее голове плотная резиновая тесьма, проходившая под маленьким тугим узлом светлых волос. Шляпные булавки? Нет уж, увольте, это не для мисс Корнелии! Резиновая тесьма вполне устраивала ее мать, и она вполне устраивает мисс Корнелию!.. У нее было свежее, круглое, румяное лицо и веселые карие глаза. Она совершенно не походила на традиционную старую деву, а в ее взгляде было что-то такое, что сразу покорило Анино сердце. Природная способность быстро распознавать родственные души позволяла Ане не сомневаться в том, что мисс Корнелия ей понравится, несмотря на спорную эксцентричность воззрений и бесспорную эксцентричность наряда.
Никто, кроме мисс Корнелии, не явился бы с визитом облаченный в полосатый бело-голубой передник и ситцевый капот с узором из огромных пунцовых роз, редко разбросанных на фоне шоколадного цвета. И никто, кроме мисс Корнелии, не казался бы в таком наряде чрезвычайно величественным и одетым надлежащим образом. Войди мисс Корнелия во дворец, чтобы нанести визит молодой супруге какого-нибудь принца, она была бы так же величественна и так же чувствовала бы себя хозяйкой положения. Она так же небрежно проволокла бы свои усеянные розами оборки по мраморным полам и так же невозмутимо принялась бы освобождать принцессу от всяких иллюзий на тот счет, что наличие мужа, будь то принц или простой крестьянин, является чем-то таким, чем стоило бы хвастаться.
— Я принесла свое рукоделие, миссис Блайт, душенька, — сказала она, разворачивая какой-то дорогой и тонкий белый материал. — Я спешу покончить с этой работой, и мне нельзя терять ни минуты.
Аня с некоторым удивлением смотрела на предмет одежды, расстеленный на поместительных коленях мисс Корнелии. Это явно было детское платьице, необыкновенно красивое, с крошечными оборочками и складочками. Мисс Корнелия вздела на нос очки и принялась вышивать какими-то затейливыми стежками.
— Это для миссис Проктор из Глена, — объявила она. — Ее восьмой ребенок вот-вот появится на свет, а у нее для него ни чепчика, ни распашонки. Другие семеро сносили все, что она сшила для первого, а теперь у нее нет ни времени, ни сил, ни энергии, чтобы сшить что-нибудь еще. Эта женщина — настоящая мученица, миссис Блайт, поверьте
Как Ане предстояло впоследствии узнать, мисс Корнелия была единственной соседкой, заметно беспокоившейся о приличном виде юных Прокторов.
— Когда я услышала, что будет восьмой, тут же решила сшить для него кое-какие вещички, —
