Капитан Джим покачал головой.
— У меня был пес. Я так его любил, что, когда он умер, просто и подумать не мог о другой собаке. Это был настоящий друг. Кот — тот просто приятель. Я к нему очень привязан, и мне даже нравится, что он такой шкода — такова уж кошачья природа. Но собаку свою я любил, как человека. Я даже могу понять Александра Эллиотта. У хорошей собаки душа открыта человеку. Поэтому, наверно, к ним привязываешься больше, чем к кошкам. Но зато с кошками интереснее. Ох, разболтался я что-то. Вы уж меня останавливайте, а то как найдется слушатель, мне удержу нет. Не так уж часто это случается. Хотите, я покажу кое-какие штучки, которые привез из разных уголков земного шара.
«Кое-какие штучки» капитана Джима оказались интереснейшей коллекцией редкостей: среди них были и красивые, и причудливые, и страшноватые. И почти о каждой он мог рассказать увлекательную историю.
Энн на всю жизнь запомнила, с каким восторгом она слушала рассказы капитана Джима о давно прошедших временах под звуки заунывно бившегося о прибрежные скалы моря.
Старому моряку было несвойственно хвастовство, но в его рассказах возникал образ смелого, находчивого и самоотверженного человека. Некоторые из его приключений казались просто невероятными, и Энн с Джильбертом даже подумали, не морочит ли он им голову. Но позже узнали, что напрасно сомневались в его правдивости. У капитана Джима был дар прирожденного рассказчика, и, слушая его повествование, супруги то смеялись, то замирали от ужаса, а в какой-то момент Энн даже заплакала. Капитан Джим посмотрел на нее с удовлетворением.
— Я люблю, когда люди плачут, слушая меня, — сказал он. — Но все-таки мои рассказы по- настоящему не передают всего того, что я видел и что делал в своей жизни. Я описал свои приключения в жизненной книге, но на бумаге все выходит как-то не так. Нет у меня дара писателя. Не умею я находить нужные слова и строить складные предложения. Если бы умел, то за пояс бы заткнул всю эту писанину о «Безумной любви», и, думаю, моя книга понравилась бы Джо не меньше, чем пиратские рассказы. Да, приключений у меня в жизни было немало, и, знаете, миссис Блайт, меня и сейчас, хоть я стал стар и немощен, порой тянет в море, туда — за горизонт.
— Вам, как Улиссу, хочется «плыть за пределы алого заката, пока вас не настигнет смертный час», — мечтательно произнесла Энн.
— Улиссу? Я о нем читал. Да, именно этого мне и хочется — и всем старым морякам тоже. Но умру я, видно, все-таки на земле. Что ж, чему быть, того не миновать. У нас в деревне был такой Уильям Форд, который за всю жизнь ни разу не вышел в море, потому что гадалка ему предсказала, что он утонет. Так вот однажды он потерял сознание, упал лицом в поилку для скота и захлебнулся. Что, уже уходите? Приходите почаще. В следующий раз я буду помалкивать — пусть говорит доктор. Он знает много всякого такого, в чем мне хотелось бы разобраться. На меня тут порой тоска находит, особенно с тех пор, как умерла Элизабет Рассел. Мы с ней были добрыми приятелями.
Капитан Джим говорил с той грустью, которая свойственна старым людям, у которых один за другим умирают друзья. Их место уже не могут занять люди младшего поколения, даже если они из тех, что знали Иосифа. Энн и Джильберт обещали почаще его навещать.
— Какой замечательный старик, — сказал Джильберт по пути домой.
— Знаешь, у меня просто не укладывается в голове, что с таким мягким, добрым человеком произошли все эти сногсшибательные приключения.
— Тебе было бы легче в это поверить, если бы ты видела его вчера в рыбацкой деревне. Парень из команды Питера Готье сказал что-то пакостное о девушке, которая в это время шла по берегу. Капитан Джим прямо-таки испепелил его своим взглядом. Я его просто не узнал. Он не так-то много сказал, но каждое слово было, как наждак, сдиравший мясо с костей этого парня. Мне говорили, что в присутствии капитана Джима никто не осмеливается отпускать грязные шуточки о женщинах.
— Странно, что он так и не женился, — вздохнула Энн. — Были бы у него теперь сыновья-капитаны, и внуки лезли бы к нему на колени, чтобы послушать его рассказы. А вместо этого у него роскошный кот — и никого больше.
Но Энн ошибалась. У капитана Джима был не только кот. У него еще были воспоминания.
Глава десятая
ЛЕСЛИ МОР
Как-то под вечер в октябре Энн сообщила Гогу и Магогу:
— Пойду-ка пройдусь к скалам.
Обращаться было больше не к кому, потому что Джильберт уехал в Глен. В маленьком домике царил образцовый порядок — как и можно было ожидать от женщины, которую воспитала Марилла Кутберт, — и Энн чувствовала себя вправе прогуляться по берегу. Она уже много раз бродила в окрестностях — то с Джильбертом, то с капитаном Джимом, а то наедине со своими мыслями и грезами, поглощенная блаженным ощущением зарождающейся в ней новой жизни. Энн любила гавань, серебристую гряду дюн, но больше всего ей нравился высокий скалистый берег за маяком, у подножия которого было столько скрытых заводей, пещер с грудами сглаженных морем валунов и оставленных приливом лужиц, на дне которых поблескивали разноцветные камешки. Вот туда она и отправилась.
Только недавно закончился свирепствовавший три дня шторм. Волны швыряли белую пену через песчаную косу и с грохотом бились о скалы. Тихую голубую бухту Четырех Ветров, которую Энн увидела по приезде, невозможно было узнать. Но теперь ветер утих, песчаный берег был омыт волнами, и только пенистый прибой по-прежнему бушевал под скалистым берегом.
Стоя над обрывом, Энн с восторгом смотрела на мечущиеся внизу волны. «Чтобы увидеть такое, стоит пережить недели непогоды!» — подумала она, а затем осторожно спустилась вниз по крутой тропинке и оказалась наедине с морем и небом.
— Сейчас буду петь и танцевать! — воскликнула Энн. — Меня никто не увидит, кроме чаек, а они никому не расскажут. Так что можно дать себе волю!
Она подхватила юбки и закружилась по плотно утрамбованному песку, увертываясь от устало набегавших на берег волн. Так, смеясь, как ребенок, она довальсировала до маленькой косы. И тут Энн остановилась и густо покраснела: она была не одна, ее танец видели не только чайки.
Полускрытая навесом скалы, на камне сидела девушка — та самая красавица с золотыми волосами и глазами цвета морской волны. Она смотрела на Энн со странным выражением: в нем было и удивление, и симпатия, и как будто бы зависть. Перевитая алой лентой роскошная коса была уложена на непокрытой голове. На девушке было темное платье простого покроя, перетянутое в талии красным шелковым поясом, подчеркивавшим ее стройную фигуру. Руки, которыми она обхватила колени, явно привыкли к домашней работе, но кожа на шее и щеках светилась молочной белизной. Прорвавшийся сквозь просвет в облаках луч закатного солнца на секунду озарил ее волосы, и незнакомка предстала перед Энн как воплощение духа моря с его тайной, его страстью, его неуловимым обаянием.
— Вы… вы, наверно, думаете, что я веду себя как помешанная? — проговорила Энн со всем самообладанием.
Надо же, чтобы эта гордая красавица увидела, как замужняя матрона, миссис Блайт, скачет и поет на пустынном морском берегу!
— Нет, — ответила девушка, — не думаю.
Она произнесла эти слова без всякого выражения и довольно холодным тоном, но Энн заметила у нее в глазах странную смесь робости и тяги, вызова и мольбы. И это выражение заставило ее, вместо того чтобы тут же уйти, как она собиралась, сесть на камень рядом с девушкой.
— Давайте познакомимся, — сказала Энн с теплой улыбкой. — Меня зовут миссис Блайт, и я живу вон в том маленьком белом домике на берегу.
— Я знаю, — кивнула девушка. — А меня зовут Лесли Мор. Я жена мистера Дика Мора, — добавила она с каким-то напряжением в голосе.
Несколько мгновений Энн не могла вымолвить ни слова — так она была поражена. Ей и в голову не
