порой и от горя. И сегодня она покинет ее навсегда. Сюда переселится пятнадцатилетняя Дора. Энн не сожалела об этом — чердачная комнатка словно была предназначена для юности и девичества, которое для нее сегодня окончится.
Диана приехала с утра — с Фредом-младшим и Энн-Корделией, — чтобы помочь в последних приготовлениях. Дэви и Дора тут же подхватили детей и унесли их в сад.
— Только не давайте Энн-Корделии испачкать платьице, — предупредила их Диана.
— Не беспокойся — Доре спокойно можно доверить ребенка, — сказала Марилла. — Она с ними обращается лучше иной матери. На удивление благоразумная девочка. Не то что та непоседа и фантазерка, которую я воспитала до нее.
Марилла улыбнулась Энн поверх салата. Похоже, что непоседа ей все-таки нравилась больше.
— Да, близнецы — очень славные дети, — похвалила миссис Линд, предварительно убедившись, что те не могут услышать ее слов. — Дора — настоящая маленькая хозяйка, а Дэви растет толковым парнем, несмотря на все его сумасшедшие проделки.
— Первые полгода после его появления я не знала ни минуты покоя, — призналась Марилла. — А потом вроде привыкла. В последнее время он заинтересовался сельским хозяйством и хочет в будущем году работать на ферме. Может быть, я ему и позволю. Мистер Барри меня уже предупредил, что больше не будет ее арендовать.
— Что ж, Энн, денек для твоей свадьбы выдался чудесный, — сказала Диана, надевая фартук поверх своего шелкового платья. — Можно подумать, что мы специально заказали его по каталогу Итона.
— Слишком много денег уходит в этот Итон, — негодующе произнесла миссис Линд, которая не одобряла расползающуюся по стране, подобно щупальцам спрута, систему больших универмагов и не упускала случая выразить свое неодобрение. — Наши девчонки изучают каталоги товаров вместо Библии.
— Зато эти каталоги очень хороши для того, чтобы занять детей. Фред и Энн готовы разглядывать их часами.
— Я обходилась без этих новомодных штучек, — сурово произнесла миссис Рэйчел.
— Будет вам, стоит ли ссориться из-за каких-то каталогов в день моей свадьбы?! — весело одернула их Энн. — Я так счастлива, и мне хочется, чтобы все были счастливы и веселы.
— Дай Бог, чтобы тебе хватило счастья на всю жизнь, — вздохнула миссис Рэйчел. Она опасалась, что Энн испытывает судьбу, во всеуслышанье заявляя, что счастлива. Ради ее же блага Энн следует немного приструнить.
Но вот настал полдень, и по устланной домотканой дорожкой лестнице к своему жениху спустилась невероятно красивая и счастливая невеста — стройная, окутанная дымчатой фатой, с сияющими глазами и огромным букетом роз в руках. Дожидавшийся ее внизу Джильберт глядел на нее с обожанием. Наконец-то Энн будет принадлежать ему — неуловимая Энн, которой он так долго добивался и так долго ждал. Это к нему она спускается — в его объятия. «Достоин ли я ее, сумею ли сделать ее счастливой», — волновался Джильберт.
Но когда он протянул Энн руку и их глаза встретились, молодого врача покинули сомнения. Он будет ей хорошим мужем. Они созданы друг для друга, и что бы ни ожидало их впереди, ничто не сможет их разлучить. Они верят друг другу и не боятся жизненных испытаний.
Энн и Джильберт были обвенчаны в залитом солнцем саду в окружении дорогих друзей. Таинство совершил мистер Аллан, а преподобный Джо прочитал, как позже сказала миссис Линд, «самую красивую проповедь, какую я когда-нибудь слышала». В сентябре птицы почти не поют, но одна пичуга щебетала на ветке яблони, когда Энн и Джильберт клялись в верности друг другу. Энн слышала ее песенку и удивлялась, откуда взялась эта милая пташка. Джильберт тоже слышал ее и подумал, что не удивился бы, если бы им запели величальную все птицы мира. Поль впоследствии написал про это стихотворение, которое сочли лучшим в его первой книжке стихов. Шарлотта Четвертая, услышав этот щебет, уверовала, что это — доброе предзнаменование для ее обожаемой мисс Ширли. Птичка пела, пока не кончилось венчание, и в завершение раздалась звонкая трель. За свадебным столом царили радость и веселье, каких ни разу не видел старый дом. Все те слова, которые испокон веку произносятся на свадьбах, казались свежими, а шутки — безумно смешными. А когда Энн и Джильберт сели в коляску, чтобы ехать на станцию, а Поль забрался на место кучера, вслед им полетели горсти риса и заготовленные близнецами старые башмаки. Особенно в этом прощальном ритуале отличились Шарлотта Четвертая и мистер Гаррисон. Марилла стояла в воротах и смотрела вслед коляске. В конце дорожки Энн обернулась и помахала ей на прощанье. Лицо Мариллы вдруг стало серым и очень старым. Она повернулась и медленно побрела к дому, который Энн в течение четырнадцати лет — даже в свое отсутствие — наполняла светом и теплом.
Но Диана и ее детишки, мисс Лаванда с Шарлоттой Четвертой и Полем и чета Алланов провели вечер в 1 рингейбле, чтобы две старые женщины не так страдали от нахлынувшего на них вдруг одиночества. Все вместе они очень мило поужинали, вспоминая подробности минувшего дня. А в это время Энн с Джильбертом уже сошли с поезда в Глен Сент-Мэри.
Глава пятая
ДОМА!
На станции Энн и Джильберта встречала коляска, которую послал за ними доктор Дэвид Блайт. Сидевший в ней мальчик весело ухмыльнулся и ушел, предоставив молодым самим добираться до дому по озаренной вечерним солнцем прибрежной дороге.
Энн на всю жизнь запомнила картину, которая открылась перед ними, когда они оказались на вершине холма за околицей деревни Глен Сент-Мэри. Оттуда не было видно ее нового дома, но перед ней лежала розовеющая водная гладь — бухта Четырех Ветров. Вдали можно было различить и открытое море, дремавшее в теплом вечернем свете. С одной стороны пролива тянулся низкий песчаный берег с дюнами, с другой — высился мрачный мыс из красного песчаника. Небольшая рыбацкая деревушка уютно примостилась в низине, защищенной от ветра скалами. На фоне дальнего берега бухты виднелось несколько парусных лодок. В маленькой белой церкви звонил колокол, и его звук плыл над бухтой, сливаясь со вздохами моря. На мысу — как путеводная звезда — вспыхивал и гас огонь вращающегося маяка. Далеко на горизонте лентой стлался дым из трубы парохода.
— Какая красота, — тихо проговорила Энн. — Я обязательно полюблю бухту Четырех Ветров, Джильберт. А где наш дом?
— Его отсюда не видно — он прячется вон за той березовой рощицей. От него до Глен Сент-Мэри две мили и одна миля до маяка. У нас будет мало соседей, Энн. Неподалеку стоит только один дом, но я не знаю, кто там живет. Ты не боишься, что тебе будет одиноко, когда я буду уезжать по вызовам?
— Нет — маяк и вся эта красота составят мне компанию. А кто живет вон в том доме, Джильберт?
— Тоже не знаю. Но только не похоже, чтобы тут жили родственные тебе души, а, Энн?
Речь шла о большом доме, покрашенном в такой ядовито-зеленый цвет, что рядом с ним бледнела естественная зелень ландшафта. Позади виднелся сад, а перед крыльцом был ухоженный травяной газон. Тем не менее дом почему-то казался оголенным. Может быть, такое впечатление создавалось от того, что и сам он, и сараи, и сад, и газон, и подъездная дорожка были как-то неестественно опрятны.
— Да, люди, покрасившие дом в такой цвет, вряд ли поймут меня, — признала Энн, — разве что она сделали это нечаянно, как мы с оранжевым клубом. Во всяком случае, ясно, что здесь нет детей. Этот дом даже аккуратнее фермы сестер Копп на Тори-роуд. Хотя, честно говоря, я не ожидала, что это возможно.
Пока молодожены ехали по красной дороге, вьющейся вдоль берега бухты, им не встретилось ни одной живой души. Но у березовой рощи Энн вдруг увидела справа от дороги девушку, которая гнала стаю белых гусей по бархатисто-зеленому холму. На вершине холма росли раскидистые ели, из-за них виднелись желтые дюны и синее море. На девушке было голубое ситцевое платье. Она со своими гусями вышла через калитку у подножия холма, как раз когда Джильберт и Энн проезжали мимо. Девушка остановилась, держа
