мальчика, чем Джо Слоун. Такой Энн никто из ее учеников еще никогда не видел. Джо бросил на Сен-Клера отчаянный взгляд, подошел к печке, открыл дверцу и швырнул в огонь пакет в полосатой бумаге. Выскочивший из-за парты Сен-Клер не успел вымолвить ни слова. А Джо опрометью помчался подальше от печки и едва успел..
В течение нескольких секунд оцепеневший от ужаса класс не мог понять, что случилось, — не то извержение вулкана, не то землетрясение. В полосатом пакетике, где, по мнению Энн, находились невинные пирожные, на самом деле был набор ракет для фейерверка. Отец Сен-Клера купил его в городе для Уоррена Слоуна, который собирался вечером справлять день рождения сына. Ракеты с грохотом взрывались в печке, огненные колеса выстреливали из распахнувшейся дверцы и волчком крутились по классу, шипя и брызгаясь искрами. Энн, побелев, упала на стул, а девочки с визгом полезли на парты. Джо Слоун стоял посреди этого столпотворения и глядел на него остекленевшими глазами, а Сен-Клер катался по полу в проходе, держась за живот от смеха. Прилли Роджерсон упала в обморок, Аннета Бэлл истерически рыдала.
Казалось, огненная карусель крутилась целую вечность, хотя на самом деле все окончилось через несколько минут. Придя в себя, Энн бросилась открывать двери и окна, чтобы выпустить дым, который заполнил классную комнату. Потом она помогла девочкам вынести ослабевшую Прилли на крыльцо, где Барбара Шоу, которой безумно хотелось сделать что-нибудь полезное, вылила на нее ведро ледяной воды.
Порядок в классе восстановился только через час, но атмосфера не разрядилась. Дети видели, что даже взрыв не разогнал грозовые тучи. Никто не смел и перешептываться — никто, кроме Энтони Пайна. Нед Клей, у которого громко скрипнуло перо, поглядел на Энн просто-таки с ужасом. На уроке географии ученики с такой быстротой пронеслись по континентам, что у них закружилась голова. На уроке английской грамматики Энн буквально вытряхнула душу из своих подопечных, придираясь к каждому их слову, к самой пустяковой ошибке.
Энн понимала, что сделала дикую глупость и вечером над ней будет смеяться вся деревня, но от этого ее раздражение только усиливалось. В другое время она свела бы все к шутке, но сейчас ей было не до шуток, и она предпочла с ледяным видом игнорировать происшедшее.
Когда она вернулась в класс после большой перемены, все ученики сидели на своих местах, уткнувшись в учебники. Один Энтони Пайн глядел на Энн поверх книги, и его глаза искрились любопытством и насмешкой. Энн рывком открыла ящик своего стола, чтобы достать мел, и оттуда выскочила живая мышь, которая пробежала по столу и спрыгнула на пол.
Энн взвизгнула и отскочила от стола, словно это была не мышь, а змея. Энтони Пайн громко рассмеялся.
Потом наступила тишина — жуткая тишина, как перед грозой. Аннета Бэлл чуть было опять не ударилась в истерику — вдруг мышь побежала в ее сторону? — но передумала: какое удовольствие рыдать, если учительница явно не собирается тебя утешать, если у нее белое как простыня лицо и глаза горят невиданным гневом?
— Кто посадил мышь ко мне в стол? — спросила Энн очень тихим голосом, от которого у Поля Ирвинга по спине побежали мурашки.
Джо Слоун, встретившись с Энн взглядом и чувствуя, что подозрение сейчас падет на него, заикаясь, стал оправдываться:
— Эт-т-то не я, ч-ч-честное слово, не я!
Но Энн не обратила на него внимания. Она перевела взгляд на Энтони Пайна, а тот смотрел на нее наглыми глазами.
— Энтони, это сделал ты?
— Ну, я, — вызывающе бросил Энтони.
Энн взяла со стола длинную и тяжелую указку.
— Подойди сюда, Энтони.
На долю Энтони Пайна выпадали и более суровые наказания. Даже в страшном гневе Энн не могла очень сильно бить ребенка. Но удары указки по рукам все же весьма чувствительны, и наконец Энтони сбросил свою браваду, на глазах у него выступили слезы.
Увидев их, Энн тут же устыдилась себя, бросила указку на стол и велела Энтони сесть. Сама же опустилась на стул, обуреваемая стыдом и раскаянием. Все ее раздражение исчезло, и она была бы рада найти облегчение в слезах. Вот до чего она докатилась. После всех своих зароков она таки побила ученика! Как будет ликовать Джейн и веселиться мистер Гаррисон! Но самым ужасным во всей этой истории для Энн было то, что ей уже никогда не удастся подружиться с Энтони Пайном. Теперь он будет ненавидеть ее до конца своих дней.
Однако Энн героическим усилием сдержала слезы до возвращения домой. И уж тут-то, запершись у себя в комнатке, она выплакала в подушку весь свой стыд, все свое раскаяние и разочарование. Она плакала так долго, что Марилла перепугалась, поднялась в мансарду и стала требовать, чтобы Энн рассказала ей, что случилось.
— Меня мучают угрызения совести, — рыдая, проговорила Энн. — Какой же сегодня был ужасный день. Марилла, мне так стыдно! Я рассердилась и побила указкой Энтони Пайна.
— И очень хорошо сделала, — решительно одобрила Марилла. — Давно надо было.
— Нет, Марилла, этого нельзя было делать. Теперь я просто не смогу смотреть своим ученикам в лицо. Я чувствую, что унизила не Энтони, а себя. Ты просто не представляешь, какая я сегодня была — ну просто фурия, мне противно вспоминать. И я не могу забыть выражение лица Поля Ирвинга… У него был такой удивленный… и разочарованный вид. Марилла, я так старалась быть терпеливой и завоевать дружбу Энтони… А теперь все пошло прахом.
С не свойственной ей ранее лаской Марилла провела своей огрубевшей от работы рукой по встрепанным волосам Энн. Когда Энн перестала плакать, она мягко сказала:
— Не надо все принимать так близко к сердцу, Энн. Мы все делаем ошибки… но они постепенно забываются. У всех случаются трудные дни. Подумаешь, какое горе — тебя не любит Энтони Пайн! Зато тебя любят все остальные.
— Я хочу, чтобы меня любили все, и мне очень больно видеть неприязнь на лице ребенка. А теперь уж Энтони меня никогда не простит. И какую же дикую глупость я сегодня совершила, Марилла. Давай я тебе все расскажу.
Марилла выслушала историю про взрыв в школьной печке, и, если она местами с трудом сдерживала улыбку, Энн про это не узнала. Под конец она сказала:
— Ничего, Энн, бывает. Сегодняшний день уже закончился, а завтра наступит новый, в котором ты еще не успела наделать ошибок. Помнишь, ты сама раньше так говорила? Пойдем ужинать. Вот увидишь, чашка крепкого чая и пышки со сливовым вареньем тебя обязательно приободрят.
— Больную душу не вылечишь пышками, — уныло произнесла Энн, но Марилла в самой этой сентенции увидела хороший признак: Энн становилась похожа сама на себя.
Однако накрытый к ужину стол, веселые лица близнецов и несравненные пышки Мариллы — Дэви съел четыре штуки — действительно приободрили Энн. Она хорошо выспалась и утром увидела вокруг себя неузнаваемо изменившийся мир. За ночь выпал снег, и сверкающий белый ковер как бы укрыл собой все вчерашние беды и ошибки. Энн с удивлением обнаружила, что у нее легко на душе.
По лесу из-за глубокого снега было уже не пройти, и она отправилась в школу по дороге. И надо же так случиться, что, выйдя на дорогу, она увидела не кого-нибудь, а Энтони Пайна, прокладывавшего путь по нетронутому снегу. У Энн было такое чувство, что это она перед ним провинилась, а не наоборот, однако, к ее невыразимому изумлению, Энтони не только снял шапку, здороваясь с ней, — чего он никогда не делал раньше, — но и дружелюбно сказал:
— Сколько снегу нападало, не пройдешь. Давайте я понесу ваши книжки, мисс Ширли.
Энн, не сказав ни слова, отдала ему свою стопку книг. Уж не сон ли ей снится? Энтони молча шел рядом, но, когда возле школы она взяла у него назад книги и улыбнулась — не той натужной улыбкой, которую она раньше заставляла себя изображать, а непосредственной, открытой, — Энтони улыбнулся ей в ответ… да нет, просто растянул рот до ушей. Конечно, в эдакой радостной рожице не слишком много почтительности, но Энн вдруг почувствовала, что она по крайней мере заслужила уважение Энтони.
В воскресенье миссис Линд подтвердила это предположение:
