Счастье Энн ничто не могло омрачить, но зато Мэтью сумел доставить ей еще одну неожиданную радость. Он только что вернулся из поездки в Кармоди и, опасливо взглянув на Мариллу, смущенно вручил Энн небольшой пакетик.
— Ты говорила, что любишь шоколадные конфеты, вот я и купил тебе пакетик.
— Выдумал тоже! — фыркнула Марилла. — Не хватало ей еще зубы испортить. Ну да ладно-ладно, Энн, только не кисни. Раз уж Мэтью купил, можешь их съесть. Конечно, лучше бы он купил леденцов — они полезнее. И смотри не съешь все сразу, не то живот заболит.
— Нет, Марилла, я вовсе не собираюсь есть их все сразу. Сегодня я съем только одну. А можно, я половину отдам Диане? Остальные мне покажутся вдвое вкуснее. Как хорошо, что у меня теперь тоже есть что ей подарить!
Когда Энн поднялась к себе наверх, Марилла сказала брату:
— Одного у нее не отнимешь — в ней нет жадности. Я этому очень рада — терпеть не могу жадных детей… Подумать только — она у нас живет всего три недели, а мне уже кажется, что она была тут всегда. Даже трудно представить Грингейбл без нее. Ладно-ладно, Мэтью, нечего на меня смотреть — дескать, «а я что говорил?». Мужчине это вовсе не к лицу. Да, я рада, что оставила девочку у себя, и я уже к ней привыкла. Только не надо тыкать мне этим в нос, Мэтью Кутберт!
Глава тринадцатая
ВОСТОРГИ ПРЕДВКУШЕНИЯ
— Опять Энн не вернулась, когда я ей велела, — проворчала Марилла, бросив взгляд на часы и осмотрев двор, где все млело в августовском зное. — Сначала она заигралась с Дианой, а теперь вон сидит на поленнице и болтает с Мэтью, хотя я ей приказала прийти домой в два часа и заняться рукоделием. А он, конечно, слушает ее разинув рот. Вот уж человек, прямо голову потерял. Чем больше она трещит и чем непонятнее, тем в больший восторг он приходит. Энн, сейчас же иди домой, слышишь?
Через несколько секунд, в ответ на ее сердитый окрик и стук по стеклу, в дом вбежала Энн. Щеки девочки пылали, глаза блестели, незаплетенные рыжие волосы рассыпались по плечам.
— Ой, Марилла! — вскричала она. — На той неделе воскресная школа устраивает пикник — на поляне у Лучезарного озера. И там будут давать мороженое — подумай только, Марилла, — мороженое! Ты отпустишь меня на пикник?
— Энн, погляди, пожалуйста, на часы! Когда я тебе велела прийти домой?
— В два часа. Ой, Марилла, ну правда, ведь это замечательно, что будет пикник? Ты меня отпустишь? Я никогда в жизни не бывала на пикниках — только мечтала о них, но никогда…
— Я тебе велела быть дома в два часа. А сейчас без четверти три. Почему ты меня не послушалась, Энн?
— Я и хотела прийти в два, но мы с Дианой увлеклись и забыли про время. А потом надо же мне было рассказать Мэтью про пикник. Марилла, ну ты отпустишь меня?
— Когда я тебе говорю, чтобы ты пришла домой в такое-то время, то именно в это время ты и должна прийти, а не являться на полчаса позже. И нечего по пути болтать с разными любителями послушать твои байки. А на пикник я тебя, конечно, пущу. Ты же учишься в воскресной школе, почему же тебе не пойти на пикник, если все пойдут?
— Да, но… — замялась Энн. — Диана говорит, что все возьмут с собой корзинки с едой. Ты же знаешь, Марилла, что я не умею готовить, и хотя я согласна пойти на пикник без пышных буфов, мне будет очень стыдно явиться туда с пустыми руками, без сэндвичей или еще какого-нибудь угощенья. Это так меня беспокоит…
— И нечего об этом беспокоиться. Приготовлю я тебе пирожков и всего прочего.
— Ой, Марилла, миленькая, как я тебе благодарна! Энн бросилась на шею Марилле и поцеловала ее в сморщенную щеку. Это был первый случай в жизни Мариллы, когда она ощутила детский поцелуй на своем лице, и ее пронзило непривычное чувство нежности. Эта порывистая ласка Энн заставила ее заговорить с удвоенной строгостью:
— Вот еще придумала — целоваться. Лучше бы слушалась и приходила домой вовремя. А готовить тебе, конечно, надо учиться, я давно уже думаю, что пора начинать. Только уж больно ты у меня безалаберная, а когда готовишь, надо не мечтать, а помнить все время о том, что у тебя на плите.
Всю следующую неделю Энн не могла ни думать, ни говорить ни о чем, кроме предстоящего пикника.
Когда они в воскресенье возвращались с Мариллой из церкви, Энн призналась, что у нее мороз пошел по коже, когда священник объявил с кафедры о том, что в среду воскресная школа организует пикник.
— Ой, Марилла, у меня внутри все замерло от восторга. Я, наверно, до сих пор не верила, что пикник на самом деле будет. Боялась, что я все это себе вообразила. Но уж когда священник что-то с кафедры объявляет, значит так оно и есть.
— Ох, Энн, ты так себя взвинчиваешь, когда ждешь чего-нибудь хорошего, — со вздохом сказала Марилла. — Боюсь, у тебя в жизни будет много разочарований.
— Но, Марилла, ждать чего-нибудь хорошего — это такое удовольствие. Может, это хорошее и не случится, но ты уже ему порадовалась, воображая, как это будет замечательно. Я считаю, что лучше пусть меня постигнет разочарование, чем вообще не ждать от жизни ничего хорошего…
В этот день Марилла, как обычно, заколола ворот платья аметистовой брошью. Она всегда надевала ее в церковь. Наверное, ей показалось бы чуть ли не кощунством явиться в церковь без броши — все равно что забыть Библию или десятицентовик для церковной кружки. Аметистовая брошь была ее самой большой ценностью. Когда-то мать Мариллы получила эту брошь в подарок от брата-матроса, а от нее брошь перешла Марилле. Старомодной овальной формы, она была украшена великолепными аметистами, а в ладанке помещалась прядь волос матери. Марилла плохо разбиралась в драгоценных камнях, но аметисты казались ей необыкновенно красивыми, и когда она прикалывала брошь к своему выходному коричневому платью, то ни на секунду не забывала об их переливчатом лиловатом сиянии.
Увидев эту брошь в первый раз, Энн пришла в восторг:
— Ой, Марилла, какая очаровательная брошь! Не знаю, как ты ухитряешься слушать проповедь и молиться, когда на тебе такая красота. Я бы ни за что не смогла. Я так люблю аметисты! Раньше, когда я еще не видела бриллиантов, а только читала о них, мне казалось, что они должны быть лиловыми. Но когда я увидела у одной дамы кольцо с настоящим бриллиантом, я даже расплакалась от разочарования. Конечно, это был очень красивый камень, но я представляла его себе совсем по-другому. Можно, я подержу брошь, Марилла? А ты не думаешь, что аметисты — это души добрых фиалок?
Глава четырнадцатая
ЧИСТОСЕРДЕЧНОЕ ПРИЗНАНИЕ
В понедельник, за два дня до пикника, Марилла вышла из своей комнаты, озабоченно хмурясь. — Энн, — спросила она девочку, которая лущила горох за безукоризненно чистым кухонным столом, распевая «Нелли в орешнике» — Диана все же научила ее этой песенке, — ты нигде не видела мою брошь? Я считала, что приколола ее к подушечке для булавок, но ее там нет.
— Я видела брошь, когда ты уходила на заседание общества, — как-то странно помедлив, проговорила Энн. — Я проходила мимо твоей комнаты, заметила ее на подушечке и зашла посмотреть.
— Ты ее трогала? — Марилла сурово сжала губы.
— Д-да, — призналась Энн. — Я взяла ее и приколола себе на грудь — посмотреть, идет мне или нет.
— Кто же тебе позволил брать мои вещи? Так нельзя. И в комнату ко мне незачем было заходить, а уж тем более трогать то, что тебе не принадлежит. Куда ты ее дела?
