звездочек. А с предпоследнего холма они увидели залив, который еще не был скован льдом и таинственно темнел под луной.
— С вершины следующего холма мы увидим огни в окнах Грингейбла. В этом месте я всегда ощущаю себя дома, — сообщила Энн. — Марилла, конечно, уже приготовила нам ужин. Мне кажется, я отсюда чувствую, как вкусно там пахнет. Какое это счастье — вернуться домой!
В Грингейбле каждое дерево во дворе, казалось, кричало ей «Здравствуй!», каждое освещенное окно манило в дом. А какие ароматы пахнули на них, когда они открыли дверь кухни! И как радостно все восклицали, исмеялись, и обнимали приехавших. Даже Кэтрин они, казалось, восприняли не как гостью, а как близкого человека. Миссис Рэйчел Линд зажгла на столе в гостиной свою драгоценную лампу. Лампа эта была увенчана пребезобразным огромным шаром красного стекла, но от нее исходил такой уютный розовый свет! И какие дружелюбные тени плясали на стенах! И какой хорошенькой стала Дора! А Дэви уже совсем взрослый юноша.
Сколько же Энн порассказали новостей! Диана родила дочку… у Джози Пайн — можешь себе представить! — завелся ухажер, а Чарли Слоун собирается жениться. Все эти события интересовали Энн не меньше, чем исторические события в империи. Миссис Линд принесла показать только что законченное новое лоскутное одеяло, сшитое из пяти тысяч кусочков, и усладилась хором восхищенных восклицаний.
— Когда ты приезжаешь домой, Энн, — улыбнулся Дэви, — все словно оживает.
— Да, жизнь замечательна, — мурлыкал котенок, сидя на коленях у Доры.
— Меня всегда манила лунная ночь, — сказала Энн после ужина. — Может, прогуляемся, мисс Брук? Я слышала, вы хорошо ходите на лыжах.
— Да, это, пожалуй, единственное, что я делаю хорошо… Но я не ходила на лыжах уже шесть лет, — пожав плечами, ответила Кэтрин.
Энн притащила с чердака свои лыжи, а Дэви помчался к соседям попросить у них для Кэтрин старые лыжи Дианы.
Они катили по испещренной тенями Тропе Мечтаний, а потом через полный тайн лес, который, казалось, сейчас нашепчет их тебе на ухо, но который так никогда и не раскрывал их… и по полянам, похожим на серебряные озера, и по полям, разделенным рядами молоденьких елочек.
Энн и Кэтрин не разговаривали — им и не хотелось разговаривать. Они даже как будто боялись произнести хоть слово, чтобы не нарушить очарование этой прогулки. Но никогда раньше Энн не чувствовала такой душевной близости с Кэтрин. Каким-то чудом зимняя ночь сблизила их, почти уничтожила стену, которой Кэтрин отгораживалась от людей.
Когда они вышли на дорогу и мимо них пронеслись сани с бубенчиками и смеющейся молодежью, обе девушки невольно вздохнули. Им показалось, что они оставили позади мир, совершенно отличный от того, в который они возвращались… мир, в котором не существовало времени, который был вечно молод… мир, в котором твоя душа могла общаться с другой душой без посредства слов.
— Это было прекрасно, — произнесла Кэтрин. Она явно сказала это сама себе, и Энн никак не отозвалась на ее слова.
Они шли на лыжах по главной дороге, потом по дорожке, которая отходила от нее к Грингейблу, и перед самыми воротами обе, словно сговорившись, остановились и некоторое время стояли молча, глядя на тихий и уютный старый дом, который виднелся за деревьями. Как прекрасен Грингейбл в лунную зимнюю ночь!
Им было видно Лучезарное озеро, лежащее под покровом льда и отороченное по краям тенями деревьев. Вокруг царила тишина — только на мосту слышался быстрый перестук копыт бегущей рысью лошади. Энн улыбнулась, вспомнив, как часто она слышала такой пе-рестук, лежа у себя в постели, и воображала, что это несется в ночи тройка волшебных коней.
Вдруг в тишине раздался совсем другой звук.
— Кэтрин… что с вами?.. Вы плачете?
Энн почему-то не могла себе представить, что Кэтрин Брук способна плакать. Но она действительно плакала, и такой Кэтрин Энн уже не боялась.
— Кэтрин… дорогая Кэтрин… что случилось? Могу я вам чем-нибудь помочь?
— Вам никогда не понять, — сквозь слезы проговорила Кэтрин. — У вас в жизни все было легко. Вы… словно живете в волшебном, полном красоты мире и каждое утро спрашиваете себя: «А что еще хорошее случится со мной сегодня?» А я забыла, как это — жить… да нет, я никогда и не знала. Я… как зверек, который попал в клетку и не может из нее выбраться… Мне кажется, что прохожие все время тычут в меня пальцами. А вам… вам досталось чересчур много счастья… у вас повсюду друзья… у вас жених… Нет, мне не нужно жениха… я ненавижу мужчин… Но если бы я сегодня ночью умерла, обо мне не пожалела бы ни одна душа. Как бы вам понравилось не иметь ни одного друга на целом свете? — И она опять разрыдалась.
— Кэтрин, вы всегда говорили, что цените откровенность. И я буду с вами откровенна. Если у вас, как вы говорите, нет друзей — вы сами в этом виноваты. Я хотела с вами подружиться, но вы ощетинились, как дикобраз.
— Да, верно… Как я вас сначала ненавидела! За то, что вы выставляли напоказ свое обручальное кольцо…
— Напоказ? Кэтрин, с чего вы это взяли?
— Вообразила. Просто я всех принимаю в штыки и обо всех думаю самое худшее. Но кольцо как-то бросалось в глаза… хотя я вовсе не завидовала тому, что у вас есть жених… Я вообще никогда не испытывала желания выйти замуж — нагляделась, как жили мать с отцом… Но я ненавидела вас за то, что вы моя начальница, хоть и моложе меня… Я была рада, когда Принглы ополчились на вас. У вас было все, чего нет у меня: обаяние, дружба, молодость… Молодость! У меня практически не было молодости. Вы и представить себе не можете, каково это — когда ты не нужна никому в целом свете… ни одному человеку!
— Не могу?! — воскликнула Энн.
И она в нескольких словах описала Кэтрин свое детство до приезда в Грингейбл.
— Жаль, что я этого не знала, — произнесла Кэтрин. — Я бы относилась к вам иначе. Вы казались мне баловнем судьбы. Я умирала от зависти к вам. Вы получили должность, на которую рассчитывала я. Знаю, знаю, ваше образование дает вам больше прав на нее, но об этом я не хотела думать. Вы хорошенькая… по крайней мере, вы кажетесь людям хорошенькой. А одно из моих первых воспоминаний — подслушанные слова: «Какой безобразный ребенок!» Вы входите в комнату легкой походкой, с дружелюбной улыбкой. Я никогда не забуду, как вы в первый раз пришли в школу. Но мне кажется, больше всего я ненавидела вас за то, что вы как будто все время чему-то радуетесь в душе, что для вас каждый день — открытие. Хоть я вас и ненавидела, иногда мне казалось, что вы прибыли к нам с какой-то далекой звезды.
— Кэтрин, у меня дух захватывает от всех этих комплиментов. Но вы ведь меня больше не ненавидите? Мы теперь будем друзьями?
— Не знаю… У меня никогда не было друга, тем более из моих сверстников. Я везде чувствовала себя чужой… никому не была нужна. Я даже не уверена, что знаю, как это — дружить. Нет, я вас больше не ненавижу… Не знаю, как я к вам отношусь… Наверное, ваше прославленное обаяние пробило даже мою толстую шкуру. Одно я знаю — мне очень хочется вам рассказать, что у меня была за жизнь. Я бы не смогла этого сделать, если бы вы не сказали мне, что до приезда в Грингейбл были никому не нужной сиротой и жили в приюте. Мне хочется, чтобы вы поняли, как я стала такой. Не знаю, зачем мне это нужно, но хочется.
— Ну и расскажите, Кэтрин. Я постараюсь вас понять.
— Я признаю, что вам известно, каково это — быть никому не нужной, но вы не представляете, что значит быть не нужной родному отцу с матерью. Они ненавидели меня с самого моего рождения. Поверьте, это так Они беспрерывно ссорились… нудно, отвратительно переругивались по пустякам. У меня было кошмарное детство. Родители умерли, когда мне исполнилось семь лет и меня взял к себе дядя Генри. Там я тоже никому не была нужна. Все семейство презирало меня и считало нахлебницей. Я до сих пор помню все свои бесконечные обиды. Мне никто ни разу не сказал доброго слова. Я ходила в обносках своих кузин.
