которая преподает в средней группе, и Джордж Маккей. О Джордже мне особенно сказать нечего. Ему двадцать лет, он застенчивый и добродушный юноша, который говорит с очаровательным шотландским акцентом и отлично ладит со своими малышами. В общем, он мне нравится, хотя я мало его знаю. Но вот боюсь, что подружиться с Кэтрин Брук мне будет очень нелегко.
Кэтрин, наверное, лет двадцать восемь, но на вид ей можно дать все тридцать пять. Мне доложили, что она сама надеялась получить пост директрисы, и, видимо, очень недовольна тем, что оказалась в подчинении У женщины, которая к тому же намного ее моложе. Она хорошая учительница… только, пожалуй, чересчур строга, и дети ее не любят. Но ей до этого нет никакого дела. У нее, по-видимому, нет ни друзей, ни родственников, и она снимает комнату в сером и мрачном домишке на серой унылой улочке. Она очень небрежно одевается, никогда ни к кому не ходит в гости, и о ней говорят, что она жадная. У нее острый как бритва язык, и ученики страшно боятся ее хлестких замечаний. Рассказывают, что когда Кэтрин поднимает свои густые черные брови и насмешливо повторяет сказанное учеником, весь класс дрожит от страха. Если бы я могла наводить такой же страх на Принглов! Но все же мне не хочется, чтобы мои ученики меня боялись. Я хочу, чтобы они меня любили.
Хотя Кэтрин Брук не составляет труда держать своих учеников в узде, она без конца посылает ко мне нарушителей дисциплины, чтобы я сделала им внушение. Причем чаще всего эти нарушители — Принглы. Я убеждена, она это делает нарочно и при этом радуется моим невзгодам. Наверное, она будет счастлива, если Принглы выживут меня из города.
Ребекка Дью говорит, что с ней еще никому не удавалось подружиться. Вдовы несколько раз приглашали Кэтрин на воскресный ужин — милые старушки очень жалеют одиноких людей и всегда кормят их необыкновенно вкусным куриным салатом, — но та ни разу не приняла приглашения. Больше они ее не зовут. Как говорит тетя Кэт, всему есть предел.
Рассказывают, что Кэтрин умница и много чего умеет — декламировать стихи, петь… но она ни разу не согласилась выступить на каком-нибудь вечере. Тетя Шатти однажды обратилась к ней с просьбой почитать стихи на церковном ужине.
— Она отказалась, и весьма нелюбезно, — сказала тетя Кэт.
— Рыкнула: «Нет!» — и все, — добавила Ребекка Дью.
УКэтрин низкий, почти мужской голос… и когда она не в духе, то он действительно похож на рык.
Она не очень хороша собой, но если бы больше заботилась о своей внешности, могла бы показаться привлекательной. У нее смуглая кожа и роскошные черные волосы, которые она зачесывает наверх и туго стягивает на затылке в узел. Глаза у нее не темные под цвет волос, а янтарные. И необыкновенно красивые руки — ятаких не видела ни у кого. Губы тоже хорошей формы. Но она ужасно одевается. У нее прямо-таки талант отыскивать тускло-зеленые и грязно-серые цвета, которые совершенно не подходят к ее смуглой коже. Или она надевает полосатые платья, в которых кажется еще выше и худее, чем есть на самом деле. И у платьев всегда такой вид, будто она проспала в них ночь.
Кэтрин со всеми разговаривает враждебным тоном. Как говорит Ребекка Дью, кажется, она только и ждет повода на тебя наброситься. Каждый раз, когда я прохожу мимо нее по лестнице, я ощущаю, что она думает обо мне жуткие гадости. А когда я с ней заговариваю, она так на меня смотрит, будто я сказала какую-то нелепость. И все-таки мне ее жаль… хотя если бы она об этом узнала, то наверняка вышла бы из себя. И я ничем не могу ей помочь, потому что она ни от кого не хочет помощи. Наоборот, она словно ищет случая обострить отношения. Однажды, когда мы все втроем были в учительской, я сделала что-то, видимо, идущее вразрез с неписаными правилами этой школы. И Кэтрин сказала язвительным тоном: «Видимо, вы считаете, что для вас законы не писаны, мисс Ширли». В другой раз, когда я предложила какое-то новшество — мне казалось, это всем нам пойдет на пользу, — она заявила с презрительной усмешкой: «Я взрослый человек, и сладкие сказочки меня не интересуют». А когда я как-то похвалила ее работу и педагогические методы, она спросила: «Ну икакая же пилюля скрывается под всей этой позолотой?»
Я бы, наверное, перестала искать к ней подход, если бы почему-то не была уверена, что за этой резкостью и отчужденностью скрывается душа, истосковавшаяся по дружескому общению.
В общем, жизнь у меня не очень сладкая. Не знаю, что бы я делала, если бы у меня не было моей дорогой Ребекки Дью, твоих писем… и Элизабет.
Дело в том, что я познакомилась с правнучкой миссис Кемпбелл, и она премилая девочка.
Три дня назад я понесла стакан молока к калитке, но вместо Марты меня там ждала сама Элизабет. Ее макушка едва виднелась над калиткой, и ее личико предстало мне в обрамлении дикого винограда. Это маленькая бледненькая девчушка с белокурыми волосами и грустным выражением лица. В осенних сумерках на меня смотрели большие золотисто-карие глаза. Ее волосы, расчесанные на пробор, удерживались сзади большой полукруглой гребенкой и волнами падали ей на плечи. На ней было голубенькое платьице в клеточку, в котором она походила на принцессу из страны эльфов. Ребекка говорит, что у нее слабое здоровье, и вообще она производит впечатление ребенка, которому не хватает если не телесной, то духовной пищи. Ее скорее можно сравнить с лунным, чем с солнечным лучом.
— Так, значит, ты Элизабет? — спросила я.
— Не сегодня, — серьезно ответила она. — Сегодня я Бетти, потому что мне все нравится. Элизабет я была вчера, а завтра вечером, может, буду Бет. Это зависит от моего настроения.
Я сразу почувствовала в ней родственную душу.
— Как это, наверное, удобно — иметь имя, которое так легко меняется, но при этом все равно остается твоим.
Элизабет кивнула:
— Я напридумывала много разных имен: Элси, Бетти, Бесс, Элайза, Лизбет и Бет… но только не Лиззи. Я просто не могу быть Лиззи.
— Ничего удивительного, — ответила я.
— А вы не считаете, как бабушка с Мартой, что все это глупости, мисс Ширли?
— Тут нет ничего глупого… наоборот, ты умница что придумала такую очаровательную игру со своим именем.
Элизабет посмотрела на меня поверх ободка стакана огромными, как плошки, глазами. Она явно пыталась решить, что я за человек, достойна ли доверия. И вдруг япочувствовала, что решение принято в мою пользу. Я поняла это, так как Элизабет обратилась ко мне с просьбой — а она ни о чем не просит людей, которые ей не нравятся.
— Вы не можете взять кота на руки и дать мне его погладить? — застенчиво попросила она.
Все это время Мукомол терся о мои ноги. Я подняла его, а Элизабет протянула крошечную ручку и с восторгом принялась гладить кота по голове.
— Я люблю котят больше, чем маленьких детей, — сказала она, бросая на меня взгляд, в котором был робкий вызов — словно она знала, что такое признание не придется мне по душе, но считала себя обязанной сказать правду.
— Тебе, наверное, просто не приходилось иметь дело с маленькими детьми, поэтому ты и не знаешь, как они очаровательны, — улыбнулась я. — А котенок у тебя есть?
Элизабет покачала головой:
— Нет, что вы… Бабушка не любит кошек. А Марта их просто ненавидит. Марта ушла в гости, поэтому я сама пришла за молоком. Я люблю ходить за молоком: Ребекка Дью — такой приятный человек.
— Ты не жалеешь, что я пришла вместо нее? Элизабет покачала головой:
— Нет, вы тоже приятный человек. Мне давно хотелось с вами познакомиться, но я боялась, что это случится только Завтра.
Мы стояли по обе стороны калитки, Элизабет маленькими глотками пила молоко и рассказывала мне про Завтра. Марта сказала ей, что Завтра никогда не придет, но Элизабет ей не верит. Когда-нибудь оно обязательно наступит. Она проснется веселым солнечным утром и сразу почувствует, что пришло Завтра. И начнут происходить замечательные вещи. Может быть, ей даже позволят весь день делать то, что ей вздумается. И никто не будет за ней следить… хотя такое, наверное, невозможно даже Завтра. Или она наконец узнает, куда ведет дорога, которая извивается, как добрая красная змея. По мнению Элизабет, на другом конце ее — край света. А там, возможно, лежит остров Счастья. Элизабет уверена, что где-то
