– Нет у меня никакого зуба на полицию.
Хотвайер хмыкнул, давая понять, что он-то знает: зуб у нее есть, да еще какой.
– Ладно. Есть у меня предубеждение. Но не против полиции. Просто у меня с полицией связаны неприятные воспоминания. После смерти папы мама начала пить, и она не была тихой пьяницей. Не из тех, что мирно посапывают на диване, высвистывая национальный гимн. Нет, она водила домой мужчин, у нее бывали припадки ярости, и она дралась со своими бой-френдами. И тогда приезжала полиция. Они приезжали и грозили отнять меня у нее. У мамы начиналась истерика, и мне приходилось ее успокаивать. Она говорила, что если и меня потеряет, то сделает то, что сделал отец.
– Убьет себя?
– Да.
– И ты ей верила.
– А почему я не должна была ей верить? Она была слабой. Как и мой отец. Никто из них не мог смотреть правде в глаза и жить настоящим. Мать пряталась от действительности, заливая горе алкоголем. Отец – вообще через смерть.
– И они оба оставили тебя собирать осколки?
– Да.
– Ты сказала, что твоя мама умерла.
– От скоротечного рака печени. Да. Я о ней заботилась.
– Поэтому тебе двадцать восемь, а ты только сейчас заканчиваешь учебу в университете?
– Я не могла оставить ее одну и уйти на занятия. Я и школу заканчивала на домашнем обучении.
– Дай-ка угадаю. Ты занималась самостоятельно?
– Разумеется. – Клер вздохнула. Она устала от неприятных воспоминаний. – Теперь ты понимаешь, что я не могу быть мишенью того, кто вломился в дом.
Хотвайер остановился и развернул Клер за плечи лицом к себе.
– Как ты пришла к такому выводу?
Она посмотрела ему в глаза, и непрошеное чувство громадного облегчения словно смыло с нее все печали. В глазах его больше не было ни недоверия, ни порицания.
– Может, я и построила для себя новую жизнь, но я не нажила ничего такого, что кто-то мог бы захотеть украсть. И у меня нет криминального прошлого. Ни приводов, ни судимостей. – Она все же была обижена на него за то, что он обвинил ее в преступных связях. – Ни в моем прошлом, ни в настоящем нет никого, у кого был бы повод вламываться в мое жилище.
– Ты не можешь знать это наверняка.
– Могу. Я не слишком общительна. Не завожу друзей с легкостью. Самые близкие мне люди – это Джозетта и пациенты Бельмонт-Мэнора. Скажи мне, как могут мои связи с группой пожилых людей сделать меня непосредственной мишенью злоумышленника?
– Я не знаю, но все указывает на тебя, Клер.
– Не понимаю, с чего ты это взял. Весь дом перевернули вверх дном, а не только мою спальню. Парень, что на меня напал, вполне мог подумать, что я – Джозетта.
– Тут что-то не складывается. Причем с самого начала не складывалось. Просто мы решили, что иного разумного объяснения нет.
– И тогда не было, и сейчас нет.
– Ты уверена, что все мне рассказала? – В Хотвайере больше не было прежней холодности, но во взгляде его больше не было и той взрывоопасной смеси сексуального желания и теплой заботливости, к которой Клер так успела привыкнуть. – Я хочу помочь тебе, Клер, но я не смогу этого сделать, если ты будешь что-то скрывать.
Она чувствовала себя преданной.
– Я только что рассказала тебе такое, о чем никогда никому не рассказывала. Ты думаешь, мне приятно признаваться в том, что мой отец предпочел убить себя, нежели жить со мной и с мамой, или в том, что моя мать тоже себя убила, пусть и медленно, беспробудным пьянством?
– Я сожалею, моя сладкая, я правда...
– Мне не нужна твоя жалость! – гневно воскликнула Клер, отталкивая его от себя. – Я просто хочу, чтобы ты понял, что в моей жизни нет ничего, что сделало бы меня мишенью какого-то маньяка. Все понятно?
– Я понимаю тебя, но, согласись, ты могла о чем-то позабыть, счесть не слишком важным, не относящимся к делу. Я понимаю, как странно это звучит, но дело не в том, что я тебе не верю. Я верю. Но интуиция, какой-то инстинкт говорит мне о том, что ты, именно ты в центре всей этой неразберихи.
– Ну что же, выходит, твой инстинкт тебя обманывает. – Клер развернулась и пошла к дому.
Ладонь Хотвайера легла ей на плечо – большая и теплая. Клер остановилась.
– Убери руку. – Ей невыносимо было чувствовать его прикосновение.
– Куда, позволь узнать, ты направляешься?
– Куда я иду и что делаю – тебя не касается.
Ей было наплевать, если ее заявления звучали взбалмошно. Она была зла на Хотвайера и не хотела находиться с ним рядом. То, что его интуиция говорила, будто из-за нее заварилась вся эта каша, наводило
