— Вот как!
— И зачем это Лессингу разсказывать? — напустился Русаков на Мэри. — Болтает без толку!.. А Лессинг станет опять смеяться!
— Нет, это очень интересно. Как так профессор Русаков не мог взять интеграла! — пристал Лессинг.
— Вы его тоже не возьмете.
— А, может-быть, возьму.
— А, ну, делайте!
Русаков вынул из кармана клочок бумаги и, написав на нем интеграл, подал Лессенгу. Тот посмотрел и сел к столу.
— Не возьмет, не возьмет! — суетился Русаков. — Он плохо знает интегральное исчисление, ему нужно еще простую алгебру повторить… Ну, что, что? Решили? А еще председатель математическаго общества!
— Вы не мешайте мне, Виктор Павлович! Я лучше пойду в вашу комнату. Какая там ваша?
— Там моя шапка лежит.
— Ну, где я буду искать по всем комнатам вашу шапку?
— Пойдемте, господин профессор, я вам покажу, — предложила Мэри.
— Идемте. Вы, барышня, чтó же, вероятно, вторая Ковалевская?
— О, нет! Я совсем не знаю математики.
Они поднялись вверх.
Не прошло и десяти минуть после ухода Лессинга из залы, как он снова возвратился и, улыбаясь, подал Русакову исписанный листок бумаги со словами:
— Это вот как берется, Виктор Павлович!
Русаков был убит. Лессинг взял интеграл совершенно тем же приемом, как решил его четыре года тому назад сам Краснов. Русаков сконфузился.
— Ну, что-ж, что-ж! — бормотал он. — Хорошо, делает вам честь… У меня тогда голова была не свежа, я плохо соображал… А Иван Иванович сразу понял суть дела.
— Нет, Виктор Павлович, суть дела понял только Краснов, а мы с вами оба лишь школьники, а не профессора. Я так же, как и вы, считал интеграл эллиптическим, пока не прочел его решение в вашей книжечке.
С этими словами Лессинг подал Русакову его потерянную записную книжечку с вычислениями.
— Где вы ее взяли? — изумился тот. — Так это вы стащили у меня этот важный документ?
— Я не стащил, а только поднял на улице. Разве я виноват, что вы разбрасываете по тротуарам такия заметки? Во всяком случае, я вам очень благодарен, Виктор Павлович: благодаря вашей способности терять ценныя бумаги, я получил возможность отправиться на Марс. Когда я разсмотрел эти заметки, я вскрикнул от изумления: такие там были поразительные выводы по механике! Я тогда целую ночь не спал, потому что не мог оторваться от ваших вычислений. Возможность посетить Марс, без сомнения, должна поразить каждаго мыслящаго человека.
— Как же вы могли догадаться, что дело идет именно о Марсе? В моей книжечке ни слова об этом не говорится, стоят лишь одни голыя вычисления.
— Да, ведь, я тоже математик, Виктор Павлович! Для меня не требовалось никаких пояснительных надписей. Все написано в самых вычислениях.
— Все-таки не понимаю, не понимаю…
— Да, ведь, разстояние от Марса до Земли во время его оппозиции было у вас выставлено? Масса Марса была дана? В формуле живых сил данныя Марса и Земли были помечены? В задаче о трех телах массы и взаимныя разстояния Солнца, Земли и Марса были выписаны? Согласитесь, что этого для меня было вполне достаточно, чтобы понять, о чем идет речь.
— Конечно, подтвердил Краснов. — Ах, Виктор Павлович, Виктор Павлович, как вы неосторожны!
— Виктор Павлович был настолько любезен, — продолжал Лессинг: — что даже выписал в своей книжечке адрес доктора Гаукинса на Риджент-Стрите. Словом, все складывалось так, как будто сам Виктор Павлович приглашал меня сопутствовать ему в путешествии на Марс. Заметьте, господа, что почерк Виктора Павловича я прекрасно знаю, а потому сразу понял, кто автор найденных мною заметок.
Русаков при этих словах даже подпрыгнул.
— Вот скандал, вот скандал! Ну, и влопался же я! — проговорил он.
— Конечно, в следующую же ночь я был на Риджент-Стрите, увидел в освещенное окно Виктора Павловича и потихоньку осмотрел ваши сооружения. Я знал, что Виктор Павлович на меня дуется, а потому решил добиться возможности посетить Марс хитростью… Если бы вы знали, господа, сколько за это время я перенес страха и волнений! Каково это ординарному профессору, доктору физики, лазить впотьмах, подобно вору, прислушиваясь к каждому шороху! Прошлую ночь я дежурил на улице часов пять, пока вы не улеглись спать, и я мог незаметно прокрасться на судно. Нужныя вещи я раньше перенес…
— Мы рады вам, господин профессор, — сказала Мэри: — но только я, как хозяйка, наперед вам заявляю, чтобы вы не смели больше обижать Виктора Павловича, а то вам достанется от меня… Я уж вам придумаю какое-нибудь наказание. Вообще, господа, я вам объявляю, что я заведу на «Галилее» строгий порядок и субординацию. А то, ведь, вы все — математики: если вас не держать в ежовых рукавицах, то тут безпорядков не оберешься.
— При чем здесь слово «математики»? — спросил Лессинг.
— Математики — взрослыя дети. Вам лишь бы интегрировать, а там вы и спать и есть забудете. Вот, например, никто не вспомнит, что мы еще ничего не ели. Пора обедать. Кто мне пойдет помогать?
Вызвался Шведов и вместе с Мэри отправился вниз. Через полчаса стол был накрыт на пять приборов, и начался первый обед в пространстве за пределами земной атмосферы.
Жизнь путешественников с первых же дней вошла в нормальную колею. Русаков, конечно, сидел над своими математическими работами. Краснов большую часть времени проводить с Лессингом, разъясняя профессору подробности своих сооружений и возбуждая по этому поводу различные научные вопросы. Шведов постоянно находился в комнате Мэри: молодые люди затянули любовную канитель, хотя этого пока еще никто не замечал, потому что ученые, устремляясь в мыслях к пределам безконечности, обыкновенно не видят ничего у себя под носом. Русаков однажды совершенно, впрочем, случайно и без всякой задней мысли сконфузил нашу парочку и заставил Шведова потупить глаза. Как-то за обедом профессор выпалил вдруг такую фразу:
— Вот что, господа! Я не хочу спать с Лессингом на одной кровати: он страшно храпит, а я этого не люблю. Женитесь, Шведов, скорей на мисс Мэри, и комната освободится.
Краснов и Лессинг расхохотались и стали поддерживать Русакова. Шведов переконфузился и не нашелся, что ответить. Мэри слегка покраснела, но не потерялась и сказала:
— Вместо того, Виктор Павлович, чтобы заботиться о моем браке, подумали бы вы лучше о моем образовании! А то в самом деле, — какое ненормальное явление: еду на Марс с целым математическим факультетом, и остаюсь полным профаном в математике! А еще сами обещали мне читать лекции.
Можно себе представить радость Русакова.
— Как! Вы хотите слушать лекции? Хотите слушать лекции?
— Непременно. Я со всех сторон только и слышу: «дифференциал, интеграл», и ничего не понимаю. Пока долетим до Марса, я должна узнать не меньше того, что знают студенты-математики двух-трех первых семестров. Все общество горячо отнеслось к желанию Мэри слушать математическия науки. Тут же после недолгих споров были разделены предметы преподавания. Виктор Павлович должен был читать повторительный курс элементарной математики, а затем прямолинейную и сферическую тригонометрию; Лессинг, конечно, взял механику и физику; Краснов — аналитическую геометрию и астрономию, а Шведов — высшую алгебру и дифференциальное исчисление. Метеорология, как наука исключительно земная, в программу не вошла. Каждая лекция должна была продолжаться около получаса, и в общей сложности занятия должны были отнимать не больше двух часов в сутки. Деканом летучаго факультета единогласно был избран Виктор Павлович.
— Итак, следовательно, завтра вы начнете меня просвещать? — спросила Мэри.
— Да, завтра, завтра! — отвечал Русаков. — А все-таки, Иван Иванович, если вы не перестанете
