– Ну, я просто думал загнать фургон на мойку. Блеск как бы навести.
– Боюсь, что нельзя, – сказал Артур. – У нас забастовка… Или ты не слыхал?
– Да, но это ж ненадолго. А потом я быстренько их верну.
– Послушай, – сказал он. – Если я выдам тебе ключи, мне придется выдавать их всем, кто придет с каким-нибудь своим капризом. Я же тебе только что сказал: я закрыт. Именно поэтому и окошечко закрыто. Если хочешь помыть фургон, придется тебе взять ведро и тряпку и мыть его вручную.
– А где мне их взять?
– Попробуй уборщиков.
– О, точно. Спасибо, Артур. Простите за беспокойство.
Он хрюкнул и захлопнул за мной дверь. Однако я дошел до чуланчика уборщиков и убедился: там все закрыто и за матовым стеклом никто не шевелится. Тут я понял, что уборщики, скорее всего, тоже бастуют, как и все остальные. Артур, вероятно, меня сюда направил, просто чтобы избавиться. И тем не менее мысль о том, что я должен помыть фургон, прочно въелась мне в голову, поэтому я принялся нарезать круги по всему депо в поисках ведра и тряпки. Когда поиски оказались тщетными, я пересек двор и зашел в механическую мастерскую. Уж они-то, думал я, наверняка подтирают чем-то разлитое масло.
Я вошел через ту дверь, которой мы пользовались последние недели, когда забирали Джорджевы тортики, однако внутри не пахло ни Робом Маршалом, ни кем другим. Там царило молчание. Пройдя чуть дальше, я миновал пустой кабинет Кена Скэнлона и вошел уже в настоящую мастерскую. Окна там не предусмотрены, и вся она освещалась длинными флуоресцентными трубками, свисавшими с потолка на латунных цепочках. В здании никого не было, но резко остановился я не от этого. Передо мной раскинулось зрелище: воздетый на гидравлическую рампу, стоял полуразобранный «УниФур». Его колеса, панели, крыша и кабина сняты, на месте остались только шасси и двигатель да на своих стебельках торчали голые фары. Вокруг были раскиданы детали, а также отвертки, гаечные и разводные ключи. Работу, видимо, бросили, едва началась забастовка. К шасси «крокодилом» была накрепко прицеплена переносная лампа, и она жестко освещала поверженное транспортное средство. От его вида в таком недосостоянии что-то во мне шевельнулось – какая-то странная печаль, будто сейчас я потеряю нечто драгоценное навсегда. Несколько мгновений я постоял, впитывая глазами эту душераздирающую картину. А потом вышел из мастерской и вернулся на солнышко.
День был теплый, и многие уже вышли из столовой во двор. Они разминали ноги, прогуливаясь группками по двое и трое. Я так и не нашел ведро и тряпку, а возросшее количество персонала вынудило меня думать, что от мысли вымыть фургон придется отказаться вообще. В конце концов, работа посреди таких разногласий не принесет мне ничего хорошего, особенно если учесть важность событий, разворачивающихся вокруг. Тот факт, что я не отношусь ни к вольногулам, ни к полноденыцикам, здесь иррелевантен. Это первая забастовка во всей истории Схемы, и я осознал, что лучше просто плыть по течению, нравится мне это или нет.
А экстремисты, как я вскоре выяснил, придерживались совершенно другого мнения. Я предполагал, что они будут полностью поддерживать акции полноденыциков, и потому сильно удивился, услышав, что их фракция захватила и оккупировала игровую комнату. Целью своей они выдвинули, однако, не играть ни в дротики, ни в карты, ни в снукер, а протестовать против забастовки вообще. Новость мне сообщил Дэйв Уэлан.
– Забаррикадировались внутри, – сказал он. – Дрянские обломщики. Теперь нам вообще нечем заняться.
Судя по всему, оккупацией руководил Ричард Харпер, чьи последователи верили, будто национальное общественное мнение обратится против нас. Более того, они убежденно возражали против того, что люди наслаждаются праздными развлечениями в такое критическое время. Забастовочный Комитет попросил Билла сделать попытку и урезонить брата, но пока все усилия оставались тщетны.
Ранние вольногулы тем временем высказывали свое отношение к забастовке как-то очень двусмысленно. По самой природе своей они, разумеется, склонялись к тому, чтобы радоваться возможности побездельничать несколько часов, поскольку целыми днями и так именно этим занимались. Хотя для водителя проводить время в каком-нибудь укромном тупичке в нескольких милях от депо – это одно. И совершенно другое – весь день торчать на территории депо. Поэтому едва пробило и миновало три часа, вольногулам начало становиться все больше и больше не по себе. Обычно в это время они уже строили планы, как бы подловить какого-нибудь ничего не подозревающего начальника в надежде получить на путевку заветную подпись. Сегодня же, напротив, другого выхода у них не оставалось – только ждать половины пятого.
Последние десять минут тянулись дольше всего. Вопрос о законных десяти минутах даже не вставал, поскольку при забастовке они были неприменимы. Кроме того, фургоны весь день никуда не ездили, а значит, не нужно было и ключи сдавать. Но даже так не заметить иронии момента было невозможно, и я обратил внимание, как не одна голова покачивалась с печальным смирением. В двадцать минут пятого те, кто весь день просидели в столовой, спустились и влились в толпу, стекавшуюся к воротам. В четыре двадцать девять из игровой комнаты показались экстремисты и тщательно заперли за собой дверь, чтобы продолжить оккупацию на следующее утро. И наконец, ровно в половине пятого мы все покинули территорию депо – с радостными кличами. Наконец-то можно было идти домой.
Следующее большое событие произошло пару дней спустя, когда к забастовке решили присоединиться дамы из столовой. Им уже, видимо, хватило подавать чай ордам неблагодарных мужчин, которые ничего больше не делали, а только рассиживали за столиками и чесали языками. Что там говорить, подобное действие поставило полноденьщиков в весьма затруднительное положение, поскольку на такой оборот они вовсе не подписывались. И вправду, люди слышали, как некоторые пытались разубедить столовских дам, вне сомнения, рассчитывая сохранить бесперебойный поток субсидируемых съестных припасов и напитков. Успеха они, однако, не добились, и в концу первой недели кухонные жалюзи опустились окончательно. К счастью, Забастовочному Комитету удалось реквизировать чайный бак с кипятильником, поэтому на некоторое время угроза крайних лишений была сведена к минимуму.
А в следующий понедельник депо удостоилось визита Несбитта. Он появился, когда мы с Джонатаном сидели на краю рампы и наблюдали за импровизированным футбольным матчем, развернувшимся посреди двора. По мере того, как забастовка выдыхалась, такие матчи стали частыми событиями и неизменно устраивались между командой, состоявшей из вольногулов, с одной стороны, и команды полноденыциков с другой. Счет был ноль-ноль, когда Джонатан пихнул меня локтем в бок и показал на фигуру в черном, которая медленно обходила двор по периметру.
– Ёшкин дрын, – сказал я. – Жара такая, что свариться можно, а он все равно с полной выкладкой.
Несбитттем временем остановился и озирал футболистов; кроме нас, его никто, похоже, не
