душу отдам.
– Жалко, – почти с искреннем сожалением произнес Костя.
– Дык, оно понятно, – пожалел квартиранта Печной, – столько, считай, вместе с преступностями боролись. Теперь, считай, тебе одному и не справиться. И расцветет буйным цветом преступность по всему Но-Пасарану, и захватит своими щупальцами весь свет и соседние районы.
– Да пусть захватывает, – отмахнулся Костя, – пока она захватит, я сто раз отсюда уеду. Преступность, она не так уж и быстро растет. Я о другом жалею.
– Обо мне? – обрадовался дед, – эт тоже верно. И будет точить тебя совесть, что заморозил такого ценного сотрудника, – затянул он на былинный мотив, – и доточит до состояния пня трухлявого, снаружи – еще ничего, а ткни пальцем, одна гниль и черви белые, жирные, противные.
– Жалко мне, – не выдержал Костя, – что ужинать без тебя придется. Анна Васильевна курники затеяла, сказала, принесет, как готовы будут.
На печи воцарилось молчание. Комаров слышал, как дед несколько раз звучно потянул носом, видимо, принюхивался, идет ли аромат пекущихся курников со стороны дома снохи, или нет. Неизвестно, почуял ли он лакомство носом, или поверил Косте на слово, но на всякий случай решил не рисковать.
– Лады, – согласился он, – поживу ишо маненько. Только, чур, больше избу не выстужать. Много вас тут таких ходит, а нам с печкой лежи целыми днями, тепло вырабатывай. И вообще, для будущего, запомни: ишо раз обидишь старца, как есть на тебя Рыбьего Глаза натравлю.
– А это еще что за фрукт?
– Не знаешь, – противным злорадным голоском проскрипел дед, – а вот зря. Рыбий Глаз – он все видит, все знает, все примечает, а потом наказывает страшной карой. И ишо маненько материально.
– Это дух такой, типа домового?
Костю очень интересовала мифология по-но-пасарански, он не упускал случая, чтобы узнать что-нибудь новенькое и жутковатое.
– Сказано же тебе, Глаз. А какой дух в глазе? Если только рыбный. Но вообще он не не воняет, только смотрит.
– Как же он смотрит, если у него головы нет? На чем-то он должен крепиться!
– Он и крепится, только не на голове, а где хочет. Хочет, к стенке прилипнет и смотрит, а хочет – из щели какой зрит. Бывали случаи, в тарелке оказывался.
– Так это, наверное, в тарелке с ухой?
– Не понимает, бестолочь, – занавеска на печи возмущенно заколебалась, – в ухе глаз какой? Вареный! А Рыбий Глаз фиг сваришь, неуловимый он. Появляется там, исчезает тут.
– А почему все-таки Рыбий?
– А повелось так. Рыбий – и Рыбий. Теперь уж все привыкли. Не менять же его на Акулий Плавник!
– Логично. И как же он наказывает?
– Письмо присылает, где накладывает наказание. Наказание надо исполнить, а ишо деньги выслать, штраф такой.
– И тебе такие письма приходили? – Костя не минуты не сомневался, что легенда о Рыбьем Глазе – родная сестра местных страшилок о Женщине с Лошадиными Ногами и Крысе Кусающей за Губу, но слушать все равно было интересно.
– Мне не приходили, – ответил дед, немного поразмыслив.
– Значит, все вранье?
– Не вранье! – когда Печной сердился, голос его срывался на фальцет, – вовсе не вранье, а потому что безгрешный я, и никакого отпущения грехов мне не требуется. Ни наказания, ни материального. И вообще я пенсию не получаю, потому, как в бегах я. И вообще, отстань, душу растревожил.
Дед замолк. Костя знал, что если он не хочет говорить, то никакая сила на свете не может заставить его сделать это. Поэтому он стал заниматься своими делами. Захочет – сам заговорит.
Он налил свежезаваренного густого чаю в две чашки, щедро сыпанул сахару деду, немного подумал и добавил еще ложку себе. Комарова еще мама приучила пить чай с одной ложкой сахара, и он был шокирован когда при нем одна из местных старушек насыпала в чай чуть не половину стакана сахарного песка. А потом увидел, что большинство сельских стариков пьют чай именно так. Наверное, возмещают упущенное в голодном детстве. Костя привык, перестал удивляться и даже сам удвоил количество сахара. Вкусно же! Сладко. Комаров любил сладкое.
Он недавно приехал в Но-Пасаран. После окончания школы милиции отличнику Константину Комарову была прямая дорога в юридический ВУЗ, но он заупрямился. Почему, скажите на милость, лучшие курсанты школы милиции должны сидеть в кабинетах и перекладывать бумажки из одной кучи в другую? Лучшие должны ловить, доставать доказательства вины и, самое главное, предотвращать. Наказать виновного – не самое главное. Самое главное – создать условия, при которых ему не захочется совершать преступления. И начинать надо с самого трудного. С глубинки, где нет никаких условий для работы. И там живут люди, и им нужна помощь.
По этому вопросу Костя чуть ли не до посинения спорил со своим братом Кириллом. Костя и Кирилл были двойняшками. Они не были абсолютно похожи, и те, кто знал их давно, без труда определяли, где Костя, а где Кирилл. Те же, кто видел впервые, довольно долго не мог разобраться, кто есть кто. Так же дело обстояло и с характером братьев, и с взглядами их на жизнь. С одной стороны – оба они после школы пошли в школу милиции, оба закончили ее с отличием, но вот Кирилл после окончания школы милиции поступил в юридическую академию, а Костя поехал на край света, в совхоз имени Но-Пасарана. И так во всем.
– Дед, пока курники не готовы, идем чаю с колбаской, а? – соблазнял Костя.
На печи послышались звуки, напоминающие чихание кошки, занавеска колыхнулась, и из под нее свесились огромные, грязно белого цвета, все в заплатах валенки. Валенки дед не снимал никогда. В них было тепло, отставшие заплаты выполняли роль вентиляционных отверстий, в валенках не было ни грамма вредной для организма синтетики, они были как вторая кожа. Единственным неудобством были ногти, которые, все-таки, приходилось стричь хоть раз в год, но и их дед заставил работать на себя.
Как? Он просто перестал их стричь. Ногти пометались, пометались внутри валенок несколько лет и пробили себе путь на свободу прямо через толстый слежавшийся войлок. Это было несколько неэстетично, но зато удобно: валенки не сваливались, как раньше, а ногти могли расти теперь сколько им вздумается. Росли-то они медленно.
– Помогай, чего стоишь, – прикрикнул Печной.
Костя подставил деду плечо.
– Гости к нам едут, – не мог больше скрывать Костя, – брат мой, Кирилл, и учитель. Наконец-то я вас познакомлю! Наконец покажу им наш Но-Пасаран!
– Гости – это хорошо, – дед, казалось, окончательно пришел в себя после переохлаждения, – где гости – там печка не стынет, и еды вкусной завались. Телепрограмма пришла?
– Нет, не телеграмма, письмо от Кирилла получил, – проигнорировал Костя ошибку деда.
Дед часто переворачивал слова наизнанку. Иногда Комаров поправлял его, на что дед, чаще, всего, смертельно обижался, а иногда пропускал мимо ушей. Смысл ясен – и ладно.
– Письмо? Это такое мятенькое? – заинтересовался дед.
– Пока не мятенькое, – потряс надорванным конвертом Комаров.
– Значит, не то, – сразу потерял интерес дед, – то мятенькое было.
– Да какое то? – пришла очередь интересоваться Косте.
– Что утресь под дверь подпихнули. Мятенькое такое, жалкое. Ненужное, наверное. Нужные письма не подпихивают, их себе забирают. Вот я и подумал: зачем тебе ненужное письмо? Да еще и мятенькое? Вот и, кхе-кхе, отнесся к нему собеседственно.
– Как это соответственно? – почти закричал Костя, – какое право ты имеешь уничтожать мои письма? А вдруг там что-нибудь важное?
– От раскочегарился, – с досадой фыркнул дед, – из-за какого-то письма задрипанного чуть волосы в ушах не дергает. Смотреть противно.
– Ну дед, ну, даешь! – только и смог выговорить Костя.
Наглость деда иногда била через край. И все потому, что единственное, чего он боялся пуще чумы – это его сноха, Анна Васильевна. Некоторое время назад Печной сбежал из-под опеки постоянно одергивающей
