одной лодки в другую. – Как ни странно, теперь я уважаю ее больше, чем раньше. Она... – Он подумал, подыскивая слово, затем криво усмехнулся и произнес: – Она красиво держится. И думаю, что в конце концов справится со своей бедой.
На следующее утро, сразу после восхода солнца, Риф вылетел из Сингапура. Он сам управлял своим личным «нортропом». Элизабет спала отвратительно и, как только первые лучи солнца просочились к ней в комнату, соскочила с постели и быстро оделась, стараясь не разбудить спящего Адама. Она хотела позавтракать в одиночестве. Ей нужно было какое-то время побыть наедине со своими мыслями, смириться с тем, что Риф опять далеко от нее, за тысячи миль отсюда.
В ресторане не было ни души, кроме нескольких местных плантаторов, которые улетали утром на север и поэтому пришли позавтракать раньше обычного. Никогда еще Элизабет не тосковала так отчаянно. Ни по отцу, ни по Адаму. Она заказала папайю с лимоном, овсянку, считавшуюся в «Рэффлз» гордостью местных поваров, несколько тостов с повидлом и кофе. Но, сделав заказ, поняла, что, кроме кофе, ей ничего не хочется. Остальное было поводом немного посидеть за ресторанным столиком, чтобы подольше не возвращаться в номер к Адаму.
Фрукты и кашу она вернула, даже не притронувшись к еде. Съела тост, выпила немного кофе. Грустная, она сидела в ресторане за недопитой чашкой: кофе горчил.
Супруги-американцы среднего возраста, с виду туристы, сидели за соседним столиком.
– ...вот я и подумала, что сегодня с утра пораньше мы сможем нанять рикшу и посмотреть в магазинах кое-какие ткани, – говорила женщина.
Элизабет сделала еще глоток кофе. Нет, желудок не воспринимал еду, ее даже немного подташнивало. Она поспешно встала из-за столика и пошла из ресторана.
Американцы удивленно посмотрели ей вслед.
– Что это с ней? – спросил муж. – Бледная как полотно. Так где, ты говоришь, можно посмотреть шелк?
Элизабет склонилась над унитазом. Ее вырвало густой зеленой желчью. Элизабет подошла к раковине и налила себе стакан воды. Сделала несколько маленьких глотков, не понимая, что с ней творится.
Пожилая американка как раз в это время вошла в туалет, на ходу вытаскивая что-то из сумочки.
– Господи, чего только не переносят женщины, ожидая ребенка!
– Простите, не вполне вас поняла... – сказала Элизабет, тяжело опираясь о край раковины.
Женщина улыбнулась.
– Обычное утреннее недомогание во время беременности, – понимающе сказала женщина. – Если бы мужчины понимали, каково это, то уровень рождаемости в мире резко пошел бы на спад. – Она ловко провела по губам помадой и, выходя, добавила: – Не переживайте, дорогая. В конечном итоге все окупится сторицей. У меня у самой трое, и я ни разу об этом не пожалела.
Дверь за женщиной захлопнулась. Элизабет все стояла, тяжело опираясь о раковину. Ее лицо было белым как простыня, тело била сильная дрожь.
Глава 18
Она постаралась уверить себя в том, что американка ничего не поняла. В непривычном климате люди частенько испытывают недомогания, а в Сингапуре жара была чудовищной. Должно быть, она просто съела или выпила что-нибудь, что желудку не понравилось. В этом все дело.
Но на следующее утро все повторилось. И так изо дня в день.
– О Боже! – шептала она, исторгая из себя еду, которую с трудом впихнула, лишь бы только доказать себе, что с ней все в порядке. – О Господи, что же делать?! Что же мне делать?!
Она с трудом вышла из ванной и, усевшись за туалетный столик, открыла ящик и вытащила записную книжечку. Вот уже три года она делала записи, как ей рекомендовал гинеколог, которому она пожаловалась на то, что никак не может забеременеть. В книжечке все дни менструаций были аккуратно выделены. Трясущимися руками она пролистала страницы, заранее догадываясь о том, что увидит.
Ее последние месячные закончились незадолго до того, как она впервые была близка с Рифом. Элизабет упрекнула себя за то, что сразу после возвращения не отдалась Адаму. Ну а потом они с Адамом уехали в Сингапур.
Во время путешествия она была очень внимательна к мужу, изо всех сил стараясь загладить свою измену. Но любовью на корабле они не занимались. Адам чувствовал усталость и недомогание, у него была сильная простуда, и вообще от плавания ему сделалось нехорошо. Они гуляли по палубе, держась за руки, танцевали, обнявшись, много часов проводили на прогулочной палубе, но близости между ними так и не случилось.
Элизабет отложила книжку. С прибытием в Сингапур не было нужды вычислять дни. Хотя Адам и пытался несколько раз добиться от нее близости, она всегда находила причины для отказа. Ей хотелось подольше чувствовать на своем теле прикосновение рук Рифа, чувствовать его губы на своих губах.
Элизабет уставилась на свое отражение в зеркале, стоявшем на столике. Она выглядела ужасно, отвратительно: синяки под глазами, бледное лицо... Было очевидно, что с ней не все в порядке, и ей пришлось сказать Адаму, что скорее всего она подцепила по пути сюда какой-то вирус и он теперь разошелся. Адам был так озабочен услышанным, что Элизабет почувствовала себя еще отвратительнее.
– Ох, Адам... – выдохнула она в отчаянии. – О, дорогой, дорогой Адам! Я вовсе не думала, что будет так плохо. Я не хотела портить тебе отдых.
По ее лицу потекли слезы. Она надеялась, что сможет, как и прежде, окружить мужа вниманием и заботой. Что их совместная жизнь пойдет своим чередом. И что ее страсть к Рифу ничему не помешает. Но сейчас Элизабет поняла всю тщетность своих надежд. Ее жизнь развалилась на две части, и удержать их в равновесии она не сможет. Не получится у нее продолжать спокойную и обеспеченную жизнь с Адамом, чувствуя, как изнутри ее сжигает неуемная любовь к Рифу. Нужно было выбирать, помня, что под сердцем она носит ребенка от Рифа. Элизабет прикрыла лицо руками. Слезы продолжали капать у нее из глаз, стекая между пальцев на пеньюар.
