Риф свернул налево.
– Сомневаюсь, – мрачно сказал он. – Увидев ее, я навел кое-какие справки. Мужчина, с которым я видел Ламун, – ее дальний родственник, ставший ее мужем.
– О! – воскликнула Элизабет безрадостно. – Значит, отец и вправду силой выдал ее замуж!
Она долго молчала, а через какое-то время сказала:
– Но может, их брак не так уж и несчастен? Если он ее родственник, то можно предположить, что она давно его знает. Может, она даже счастлива с ним?
Риф ничего не ответил. Он сразу заметил, что Ламун несчастна, но не хотел расстраивать Элизабет без особой нужды. Тем более что теперь ничего уже не поделаешь.
Помолчав, Элизабет спросила:
– Ты расскажешь об этом Тому?
Риф и сам думал, говорить ли об этом приятелю.
– Нет, – ответил он, объезжая такси. – Да и что толку? Том теперь закрутил с Мелиссой, и если я расскажу ему, что видел Ламун в Гонконге... – Риф выразительно пожал плечами. – Это может испортить их отношения, чего бы мне не хотелось.
– Но раз Ламун опять в Гонконге, наверняка другие тоже могут встретить ее и рассказать об этом Тому. Да и он сам вполне может ее увидеть.
Риф отрицательно покачал головой.
– Сомневаюсь. Скорее всего они просто приехали ненадолго к ее отцу. Кроме того, традиция требует, чтобы жена китайца редко показывалась на людях.
– Но мы должны хоть сказать ему, что она жива, – не унималась Элизабет.
– И о том, что ее выдали замуж? – Риф вопросительно взглянул на Элизабет.
– Да. Лучше, если он будет в курсе. Он должен понять, что она для него потеряна навсегда.
В августе впервые после длительного перерыва Элизабет выступила с концертом. Она уже давно готовилась к нему. При переполненном зале, чего не было уже много месяцев, она исполняла Моцарта, Рахманинова и Берлиоза. Музыкальный критик газеты «Гонконг тайме» в восторге написал, что это было «выдающееся выступление, отмеченное исключительными техникой и вкусом исполнителя», и добавил, что Элизабет играла с феноменальной энергией.
Друзья, полагавшие, что достаточно хорошо знают Элизабет, были потрясены ее талантом. Они ожидали, что им предложат несколько аккуратно, по-ученически сыгранных музыкальных произведений. Никто даже не ожидал услышать произведения Моцарта и «Рапсодию на тему Паганини» Рахманинова, исполненные с редкостной уверенностью.
Мириам Гресби решила, что было бы неразумно и дальше игнорировать Элизабет. На устроенном после концерта званом обеде в отеле «Гонконг» Мириам протиснулась через толпу поклонников таланта Элизабет и заохала:
– Какое замечательное исполнение, дорогая! Помню, когда я впервые услышала, как вы играете, – а это было всего лишь через несколько часов после вашего прибытия в Гонконг, – я тогда сказала Денхолму, что вы необычайно даровиты как пианистка. На следующей неделе я устраиваю ужин для узкого круга. Надеюсь, губернатор почтит мой дом своим присутствием. Может, придет и французский атташе. Так вот, мне было бы очень приятно видеть у себя и вас.
– Мне очень жаль, Мириам, – с подобающей вежливостью произнесла Элизабет, – но следующая неделя у меня вся расписана. Может, как-нибудь в другой раз?
– О... Но я могла бы поменять день... – начала было Мириам Гресби, но Элизабет уже обратилась к кому-то из окружавших ее мужчин. Мириам рассерженно втянула ноздрями воздух, понимая, что ее просто- напросто поставили на место. К своему огорчению, она заметила, что среди обступивших Элизабет поклонников находился и генерал-майор Грассет, который также стремился засвидетельствовать ей свое почтение. Увы, если Мириам хотела и впредь оставаться законодательницей мод среди европейцев Гонконга (а без Элизабет теперь уже никак нельзя организовать приличный ужин), то следовало забыть о своей гордости и попозже вновь пригласить ее. Мириам повернулась, изобразив на лице идиотскую улыбку, и пробормотала, чтобы ее слышали столпившиеся поклонники Элизабет:
– Восхитительное исполнение, не так ли? Конечно, я уже не раз слышала, как она играет, но это нечто изумительное!
Жюльенна Ледшэм с мужем стояли поодаль от толпы. Улыбка на лице Мириам казалась приклеенной. Она не испытывала особых симпатий к Жюльенне Ледшэм, но Жюльенна была подругой Элизабет. Может, если пригласить на ужин и чету Ледшэмов, тогда...
– Какой замечательный вечер! – обратилась Мириам к Жюльенне, поражаясь тому, как можно к рыжим волосам надеть платье бледно-розового цвета. – Впрочем, я всегда знала, что Элизабет чрезвычайно талантливая пианистка.
– Разумеется, – сказала Жюльенна, и ее губы дрогнули в улыбке. – Кстати, на вас такое чудесное манто, Мириам! – Она слегка дотронулась до меха котика. – Наверное, его очень приятно носить?
Мириам посмотрела на нее как на сумасшедшую. Конечно, следовало сделать скидку на то, что Жюльенна была иностранкой и поэтому не всегда правильно выражалась по-английски, говоря далеко не то, что хотела сказать.
– Я бы сказала, очень практичное манто, – ответила Мириам, втайне подозревая, что Жюльенна хочет посмеяться над ней. – В таком климате единственное, что можно носить, – это мех морского котика.
– Ну разумеется, совершенно с вами согласна, – сказала Жюльенна, и ее глаза полыхнули порочным огнем. – Наверняка очень удобное манто.
– Что ты привязалась к манто Мириам Гресби? – спросил Ронни, когда они направились к Элизабет.
– Просто так, mon amour, – ответила она, крепче сжав его локоть.
