ногами стала липкой от крови. Он услышал, как кто-то слева приказал ему спрятаться в укрытии, но даже и не подумал подчиниться.
– А, гады! – орал он хриплым от непрерывного крика голосом и перебежками продвигался вперед, стреляя на бегу. – Твари! Скоты!
Он услышал, как кто-то рядом произнес:
– И все же удалось, а, приятель? Попали-таки...
Он повернул голову и увидел того самого офицера, что предлагал ему глотнуть рому вместо завтрака. Лицо этого человека выражало крайнее недоумение, он вдруг застыл, а затем плавно опустился на землю. Том на мгновение утонул в завесе дыма, который японцы умело использовали при наступлении. У него было такое чувство, словно земля разрывается на части. Грохот был оглушительным, вокруг все горело и чадило. Затем он понял, что дюйм за дюймом ползет назад. Видимо, Золотой холм они потеряли, как ранее оставили укрепления оборонительной линии.
Когда пришел приказ отходить к Цзюлуну, Тому было до того обидно, что он чуть не заплакал. Неужели они потерпели поражение? Неужели их одолели чертовы япошки?
Не успели они занять новые позиции, как пришел очередной приказ: оставить материк и перебраться на остров, предварительно взорвав все, что может быть использовано противником. Цементные заводы, доки, электростанции – все подлежало уничтожению.
Теперь все было ясно: дальнейшие военные действия неминуемо будут происходить на острове Сянган.
Накануне Элен благополучно посадила детей и Ли Пи на паром, чему была очень рада. На улицах Цзюлуна слышалась стрельба, участились бомбежки, подчас можно было видеть неубранные трупы китайцев, которые гнили рядом с еще живыми людьми. До медперсонала их госпиталя довели пожелание губернатора, несмотря на эвакуацию войск, оставаться на местах.
Даже в госпитале был слышен непривычный гул улицы. Почти во всех домах по Натан-роуд оказались выбиты стекла. Элен вернулась к своим перепуганным пациентам, раздумывая о том, где могут быть Жюльенна и Элизабет, в безопасности ли Алистер и дети.
Том курил и матерился все время, пока его и остальных посадили в автобус и переправили на пароме на остров. Для него это было последним унижением.
– Не скажешь, что тут очень живописно, – сказал один из офицеров, когда уже можно было рассмотреть следы разрушений, погромов, валявшиеся тут и там трупы.
Том хотел было отвернуться, чтобы не смотреть на обезображенную улицу, как вдруг кровь отлила от его лица.
– Ламун! – воскликнул он, когда автобус быстро проехал мимо. – Боже праведный, Ламун!
Он вскочил со своего места и, не обращая внимания на раздавшиеся крики, кинулся к выходу.
– Остановите! Выпустите меня, черт побери! – заорал Том, не задумываясь, остановится ли водитель и не придется ли ему впоследствии за свой поступок предстать перед военным трибуналом. Он не раздумывая спрыгнул с подножки на асфальт.
Тяжело приземлившись, он несколько раз перевернулся, поднялся на ноги и как одержимый кинулся по улице с криками «Ламун! Ламун!».
Застыв, она стояла на месте. Толпа обтекала ее со всех сторон. Она оглядывалась, пытаясь определить, кто и откуда кричит. Ее черные глаза были широко раскрыты, в них читался явный страх.
– Ламун! – крикнул он что было силы, протискиваясь к ней через толпу китайцев. – О Боже... О Господи... Ламун!
Увидев Николсона, она резко качнулась и не упала только потому, что вокруг было множество людей, которые то и дело толкали ее.
Наконец Том пробился к ней, его глаза горели радостным огнем.
– Ламун! – выдохнул он, отпихивая какого-то замешкавшегося китайца. – Любовь моя, дорогая Ламун!
Она упала в его объятия, ее голова оказалась на широкой груди Тома. По лицу Ламун градом катились слезы. Он прижал ее к себе, хотел что-то сказать, но из горла вырывались лишь нечленораздельные радостные восклицания, похожие на рыдания.
– О моя маленькая, любимая моя, – едва не задохнувшись, сумел выговорить Том. – Где же ты была? Что они с тобой сделали?
Завыла сирена, оповещавшая об очередном воздушном налете.
– Я думала, что уже никогда тебя не увижу! – задыхаясь, произнесла она, поднимая голову и заглядывая Тому в глаза.
Вокруг множество китайцев и европейцев мчались в укрытие.
– Любовь моя! Жизнь моя! – сдавленно шептал Том, покрывая ее лицо страстными поцелуями.
Внезапно раздался оглушительный рокот моторов. На улицы города пикировали бомбардировщики.
– Скорее! – крикнул Том, хватая Ламун за руку. – Уж теперь-то эти сволочи меня не убьют!
Не выпуская руки Ламун, Том со скоростью хорошего спринтера бросился по улице, запихнул Ламун в какую-то дверную нишу и прикрыл ее своим телом. Небо потемнело от низко летящих самолетов, затем раздался ужасный грохот бомбовых разрывов.
– Господи, не допусти, чтобы меня убили. О Боже, не дай мне погибнуть! – беззвучно взмолился Том впервые с тех пор, как началась война. Он не мог позволить себе умереть теперь, когда вновь обрел Ламун. Он должен жить хотя бы для того, чтобы защищать и любить ее, чтобы она чувствовала себя в безопасности.
