здоровы. И по ночам ничто быков не тревожило, так что и люди, и животные могли спокойно спать. Все участники перегона, хорошо отдохнув на стоянке возле Форт-Уэрта, были полны сил и прекрасно справлялись со своими обязанностями. Фредди и Лес переместились с хвоста стада на правый фланг, и Дэл, наблюдавший за их работой, мысленно поздравил себя с верным решением. Сестры делали все, что требовалось, делали не хуже погонщиков-мужчин. Дэл покачал головой и улыбнулся, думая о том, каких значительных успехов достигли девушки за столь короткий срок.
Подставив лицо утреннему солнцу, он вдыхал цветочные ароматы, смешанные с запахами трав и бычьих шкур, и слушал трели жаворонков. День выдался на редкость погожий — в такие дни человек радуется тому, что просто живет на свете.
Только два обстоятельства беспокоили Фриско: Джек Колдуэлл и Фредди Рорк.
Дэл не забыл о предупреждении, полученном в купальне. И он не сомневался: Лола и Джек не будут сидеть сложа руки. На всякий случай Фриско старался не загонять стадо под деревья, туда, где могли бы прятаться налетчики.
И все же Джек Колдуэлл, хоть и мог натворить бед, был не единственной заботой Фриско. Дэл постоянно думал о Фредди, то и дело поглядывая в ее сторону.
Вот и сейчас он оглянулся через плечо и увидел ее. Фредди преследовала быка, которому вздумалось погулять на свободе. Умело отрезав строптивцу путь к бегству, она без труда, словно всю жизнь только этим и занималась, вернула его в стадо.
С какой стороны ни посмотри, Фредди была удивительной женщиной. Сильная, с характером, к тому же красивая. И разрази его гром, если она не превратилась в настоящего ковбоя.
Если вначале она работала без всякой охоты, то теперь все изменилось. Когда-то Фредди лишь играла роль, а теперь трудилась, не жалея сил. Возможно, раньше она просто не знала своих возможностей. Может быть, не понимала, что способна на большее. Фредди принадлежала к редкой породе людей: такие чем больше отдают себя, тем сильнее становятся. И она отдавалась работе вся без остатка. Она стала более жесткой — и одновременно более ласковой, более терпимой и более храброй. Такой, какой, наверное, никогда бы не стала, если бы не этот перегон.
Она становилась той женщиной, при взгляде на которую мужчина задумывается о том, что пора бы обзавестись семьей.
Нахмурившись, Фриско выругался сквозь зубы. О чем это, черт побери, он думает? Они с Фредди так же подходят друг другу, как тонкий шелк — бычьей шкуре. Она мечтает о театре в большом городе, о бурных овациях… А он — о высокогорных пастбищах и тишине. Он всегда любил бескрайние просторы и предпочитал общество лонгхорнов обществу людей. У Фредди был свой мир, а у него — свой, и ни один из них не мог представить себя в чужом мире. Не имело смысла думать об общем будущем. Не стоило хотя бы для того, чтобы избежать угрызений совести. Порядочный мужчина не ложится в постель с женщиной, напрочь забыв о том, что существуют какие-то обязательства. Он должен был сделать ей предложение. А предложение руки и сердца подразумевает смену образа жизни. Женатый человек должен иметь свой дом. К тому же все его мысли о женитьбе — это всего лишь чувства собственника. Всякий раз, замечая, как Колдуэлл смотрит на Фредди, Фриско ловил себя на мысли, что ему хотелось бы поставить на ней клеймо, пометить как свою собственность.
Сняв шляпу, Дэл вытер рукавом пот со лба и снова выругался. Если бы он заикнулся о женитьбе, Фредди бы зашлась от смеха и была бы права: вряд ли из них могла получиться достойная пара. Она бы догадалась, что он предложил ей выйти замуж из чувства долга. А еще потому, что он, мерзавец, хочет снова уложить ее в постель. И в этом она тоже была бы права. Он только об этом и мечтал.
Ирония судьбы состояла в том, что мечтам Фредди не суждено было осуществиться. Наблюдая, как она выступает перед погонщиками, как читает им драматические отрывки, Фриско пришел к выводу, что актриса она никудышная. Играла Фредди скверно.
Он мог бы пожелать ей только одно: всегда иметь зрителей столь же непритязательных и неискушенных, как эти полуграмотные ковбои. Тогда, быть может, она проживет жизнь, не догадываясь о том, что ее самое заветное желание просто невозможно осуществить.
Все утро Алекс разделывала мясо для вяления — занятие, которое она меньше всего любила. Покончив с нарезкой, она, неуклюже передвигаясь с помощью костыля, принялась развешивать полоски мяса для просушки на солнце.
Сегодня Алекс с особенной остротой ощущала пустоту под правым коленом. Ей все хотелось наступить на правую ногу и — о чудо! — вдруг увидеть, что она прежняя.
— Дура, — сказала она и покачала головой.
Ей никогда больше не ступить на землю обеими ногами, никогда не стоять прямо. Никогда, никогда…
— Сядь отдохни, ты выглядишь совсем измотанной, — сказал Грейди, подкатив ей кресло. — У меня есть для тебя две новости: одна хорошая, другая плохая. С какой начать?
— Сегодня у меня и так настроение паршивое, так что начни с плохой, — ответила Алекс, опускаясь в кресло.
— Хворост кончился, и в пяти милях вокруг нет ни одной сухой ветки. А у меня лошадь захворала, так что собирать для тебя лепешки я не смогу. И так будет до конца недели.
Алекс вздохнула и утерла пот со лба. Остаток сегодняшнего дня, а также все последующие дни ей придется проводить, прыгая в этом кресле по кочкам в поисках коровьих лепешек. Если перегон ее чему- либо научит, так это смирению.
— Теперь выкладывай хорошую новость.
Грейди махнул рукой в сторону прерии.
— Твой немой друг вернулся.
Алекс вскинула голову, и сердце ее забилось быстрее. Приставив ладонь к глазам, она смотрела вдаль. Там, в море зеленой травы, она увидела Джона, ведущего трех своих коров. На сей раз он был в одежде, но не узнать его она не могла. Это, конечно же, был он. Сама того не замечая, Алекс сняла шляпу и пригладила волосы.
— Почему ты считаешь, что это хорошая новость? — спросила она у Грейди, чувствуя, что краснеет.
— Потому что я не слепой, — ответил он ухмыляясь.
Алекс смутилась. Но ведь она и в самом деле очень много думала о Джоне после того, как он покинул их в Форт-Уэрте. Ей очень не хватало его общества. Но при всем при том Алекс нисколько не сомневалась: ей не следует думать о нем, тем более привязываться к нему. Это было бы непростительной ошибкой.
Господи, думала она, сколько можно предавать память Пайтона? Вначале — костыль, потом — влечение к другому мужчине. Какое же она все-таки чудовище!
Терзаемая чувством вины, Алекс взяла палку с гвоздем на конце, мешок и отправилась в прерии на поиски коровьих лепешек — прочь от лагеря, прочь от Джона Маккалисте-ра. Она знала, как ужасно выглядит за подобным занятием, и мысль об этом служила ей наказанием. Предстать в столь неприглядном виде перед мужчиной, чей взгляд заставлял ее снова чувствовать себя красивой, бежать прочь от него, когда хотелось рвануться навстречу, — она заслужила такое наказание.
Алекс отъехала довольно далеко от своего фургона, дальше, чем обычно. И вдруг, обернувшись, увидела идущего к ней Джона. Подавив желание пригладить волосы и оправить юбку, она положила на колени мешок с коровьими лепешками и стала ждать.
Ей нравилась его легкая стремительная походка, его высокая худощавая фигура, нравились его красивые, изящные руки. Если верить Дэлу — руки целителя…
Теперь она понимала, почему он не испытал шока и не отвернулся брезгливо, когда увидел культю, оставленную другим медиком. Сотни раз она представляла его в тюрьме, при смерти. И сотни раз пыталась представить те ужасы, что ему пришлось пережить. Неудивительно, что он онемел. Где-то Алекс читала, что военно-полевой хирург работает по колено в крови и горы отрубленных конечностей вырастают возле навеса, под которым проводятся операции. Не мудрено, что человек, наделенный чувствами, может от такого сойти с ума. Если она, Алекс, стала калекой, лишившись ноги, то у него искалечена душа.
Между тем Джон подошел и опустился перед ней на колени. Заглянул в глаза и положил руки ей на плечи. В удивлении приподнял бровь, заметив, что она плачет.
