полученной во время казни, натянулась от напряжения.
— Зачем же мне лгать в такой момент, сынок?
Кейн пристально посмотрел на доктора, затем улыбнулся — одними губами; в глазах эта улыбка никак не отразилась.
— Пожалуй, мне придется забрать тебя с собой, доктор. Я намерен любой иеной выбраться из этого города палачей. Чего бы мне это ни стоило.
Улыбка исчезла с лица бандита. Из ран на его запястьях сочилась кровь, шея тоже кровоточила. А глаза, со страхом отметил про себя доктор Эмосс, излучали холод.
Он все-таки сглотнул застрявший в горле комок. Это было не так-то легко сделать, ведь рука разбойника по-прежнему стальной хваткой сжимала ему горло.
— Во второй раз тебя вешать не станут. Это точно. Мы все считаем, что так нельзя. Ты перенес страшные муки.
— Да, казнь была ужасной во всех отношениях, — бросил бандит.
Доктор промолчал, его взгляд был прикован к горлу разбойника. Веревка, недавно стягивавшая его шею, превратила ее в кровавое месиво.
— У тебя есть лошадь?
Доктор отвел глаза от раны.
— Да. За домом. Крепкий индийский пони. Забирай.
— А оружие?
— Чего нет, того нет. Не верю я в эти штуковины. Яведь врач, да и вообще…
— В таком случае ты едешь со мной, Я должен как-то обезопасить себя. — Разбойник потер больное горло, затем резким движением повернулся, свесив ноги со стола. Вместо бахромы, некогда украшавшей его кожаные штаны, теперь торчали редкие тоненькие голосочки кожи, что сразу же выдавало в этом человеке преступника. Люди, скрывающиеся от закона, не могут заявиться в город, когда им вздумается, чтобы привести в порядок амуницию. Бахрома им заменяет и шнурки для ботинок, и пряжки, и прочие подобные принадлежности туалета и снаряжения.
Доктор Эмосс еще раз сглотнул слюну, ясно сознавая, что рука, сжимающая его горло, в любую минуту может задушить его насмерть. От страха он побелел как полотно.
— Далеко ли ты уйдешь, если потащишь меня с собой?
Разбойник пристально посмотрел на доктора. Серьге холодные глаза оценивающе сверлили его брюшко и лысеющую голову.
— Мне нужно выиграть время, — только и произнес в ответ бандит.
Но доктору и не требовалось пространных объяснений.
— Я никому ничего не скажу. Скажу, но не сразу. У тебя будет в запасе немного времени. Уезжай отсюда.
Разбойник прищурился; взгляд его напомнил доктору волка, которого он видел как-то зимой.
— Почему ты хочешь помочь мне?
— Я считаю, что человека нельзя казнить дважды. Ты выжил. Должно быть, на то есть причина. Я не Бог, чтобы судить людей.
Кейн впился глазами в доктора. Взгляд у него был такой же давящий, как и рука, сжимавшая горло врача.
— Мне нужно пять минут, — наконец проскрежетал бандит. — Если у меня не будет этого времени, если ты обманешь, я тебя из могилы достану.
— Клянусь, ты получишь свои пять минут, даже если мне придется забаррикадировать дверь, чтобы задержать помощников шерифа, — поспешил заверить его доктор Эмосс, энергично тряхнув головой — насколько это было возможно — в подтверждение своих слов.
Разбойник осторожно сполз на пол, по-прежнему не убирая руки с горла доктора, и вместе они прошли к выходу во двор. У двери взгляды мужчин на долю секунды встретились, и они, непонятно почему, вдруг прониклись доверием друг к другу. Так же, как и с тем волком, подумал доктор, вспомнив, как он опустил ружье и зверь убежал, оставив ему на память только взгляд своих ледяных в прожилках глаз.
Разбойник был высок ростом (на целый фут выше доктора), обладал гибким сильным телом, закаченным за долгие годы, проведенные в седле. Такой человек не нуждается в сочувствии, но доктор Эмосс — несмотря на то, что пальцы Кейна сжимали ему горло — все равно прошептал:
— Удачи тебе, Маколей Кейн.
Разбойник вздрогнул, бросив на доктора удивленный взгляд. Очевидно, он хотел сказать, что не испытывает потребности в добрых пожеланиях из уст человека, который пытался повесить его. Но вместо этого, как и тот волк, не теряя времени, выскользнул за Дверь, только его и видели. Вскочив на испуганную лошадь, аппалузскую верховую, стоявшую в загоне, он, словно индеец, приученный ездить верхом без седла и поводьев, стрелой помчался навстречу островерхим горам, маячившим на западе, на фоне синего горизонта.
Доктор Эмосс с тревогой глядел ему вслед. Он и сам не понимал, почему так жаждет, чтобы этот человек поскорей вырвался на свободу и затерялся вдали, как тот волк растворился в снегах.
В дорогу она всегда надевала черное платье. К вдовам с расспросами не пристают. Ответом на любой вопрос является цвет их скорбных одежд. Кристал ван Ален научилась ценить преимущества черного платья, усвоила привычку носить черные хлопчатобумажные перчатки, которые скрывали отсутствие обручального кольца на пальце, а соответственно и тот факт, что у нее никогда и не было мужа, и приноровилась прятать лицо под сеточкой длинной черной вуали, благодаря которой невозможно было ни определить ее возраст, ни разглядеть само лицо. Редко кто пытался вовлечь ее в беседу или донимал любопытством, видя на ней вдовий наряд. И так оно гораздо спокойнее. Кое-кто, наверное, считает, что женщина, путешествующая в одиночку, надеется, что попутчики не оставят ее без внимания. Но Кристал за время своего пребывания в западных районах страны поняла также и то, что незнакомец, слишком назойливо интересующийся ее прошлым, опаснее даже бродяг из индейского племени пауни, объединившихся в разбойничьи банды.
Дилижанс компании «Оверлэнд экспресс» наскочил на выбоину, и Кристал при толчке ударилась об острый угол предмета, стоявшего на сиденье подле нее. Она изучающим взглядом уставилась на своего «соседа». Это была миниатюрная модель конторки. Хозяин вещицы — торговец мебелью — сидел рядом, с гордым и довольным видом поддерживая ее обеими руками.
Кристал выпрямилась, почти завидуя торговцу, наевшему широкие габариты. Дилижанс был рассчитан на шестерых пассажиров, но с мужчины, сидевшего возле нее, взяли двойную плату, так как для его упитанной фигуры и образцов товаров, которые он вез с собой, требовалось гораздо больше места, чем отводилось для одного человека. Кристал, зажатой между стенкой дилижанса и торговцем, с трудом удавалось сидеть так, чтобы юбки ее платья не измялись. Она была маленькая и худенькая, и поэтому при малейшем толчке ее швыряло из стороны в сторону. Тучному торговцу не страшны были никакие ухабы, а Кристал постоянно билась об угол его конторки.
Впившись пальцами в свою сумочку из полушелковой ткани, девушка приняла прежнее положение — выпрямила спину, с чопорным видом скрестив лодыжки, и, держа на коленях руки, одной ладонью накрыла другую. Дорога пошла ровнее, и у Кристал появилась возможность рассмотреть трех других пассажиров, которые вместе с ними сели в дилижанс на станции «Горелая».
Одного из них, пожилого мужчину с добрым спокойным лицом, она поначалу приняла за проповедника, увидев, как он из нагрудного кармана вытащил Священное писание, но потом заметила, что внутри книги в вырезанном тайнике хранится металлическая Фляжка, к которой тот с жадностью прикладывался, и засомневалась в том, что правильно определила род его занятий.
Рядом со стариком сидел юноша, вернее даже, подросток. Он с беспокойством выглядывал в окно, словно стыдился того, что трясется в дилижансе, когда ему следовало бы, как настоящему мужчине, скакать рядом на лошади. Подростка в дороге сопровождал седоватый мужчина в выцветшем пиджаке цвета индиго и с такой же седой и жесткой, как проволока бородой, которая остро нуждалась в том, чтобы по ней прошлись ножницы; очевидно, это был отец юноши.
Все пассажиры молчали. «Проповедник» пил, мужчина в синем пиджаке дремал, торговец не сводил
