усмехнулся Кеша. – Но сегодня, председатель, не волнуйся. Деньжат клянчить не станем. Увидели участкового и решили узнать: чо случилось?…
– Случилось, мужики, такое, что хуже некуда, – сказал участковый и показал на лежавшую около собаки почерневшую кисть человеческой руки. Поглядите, что притащила Белка Егору Захаровичу…
– Во, бляха-муха, елки зеленые… – растерянно произнес Упадышев. – И где она такую оказию нашла?
– Не говорит.
Коша повернулся к Егору Захаровичу:
– А ты, дед Егор, утверждал, будто собачка у тебя настолько умная, что человеческую речь понимает.
– Видишь, Иннокентий, в чем дело… – старик потеребил седую бороду. – Понимать-то она понимает, но сказать не может.
Замотаев, присев на корточки, стал разглядывать необычную находку.
– Это ж левая мужицкая рука! – будто сделав открытие, вдруг воскликнул он и уставился на Упадышева. – На пальцах это самое… тутуировка «Люся». Может, твоей Людки знакомый мужик?
Упадышев удивленно выпучил глаза:
– Сам не понимаешь, какую чушь спорол?… Если б этот мужик знал мою Людку, он бы натутуировал слово «Сука».
– Чего ты, Кеша, так осерчал на супругу? – усмехнулся участковый. – Опять, как в прошлом месяце, каблуком туфли по лбу звезданула?
– Еще хуже отмочила, – буркнул Упадышев. – Устроила праздник со слезами на глазах.
– На выпивку денег не дала?
– Нужны мне ее деньги, как попу гармонь. Трехлитровую банку первача вдребезги об угол бани расхлестала.
Богдан Куделькин прыснул смехом:
– Вот, оказывается, почему вы с Гриней сегодня трезвые. А я, грешным делом, уж подумал, что к вечеру снег по колено выпадет.
– Снегопад, Богдан Афанасьевич, от нашей выпивки не зависит. Зря подковыриваешь. На душе горько, что в победный день нечем помянуть воинов, погибших за наше счастливое будущее.
– Настоящее счастливым не считаешь?
– Какое может быть счастье, когда жена не понимает, что мужик не кактус, ему надо пить.
– Самогон не на продажу гонишь? – строго спросил участковый.
– Ты чо сморозил, Сашок?… Какая на хрен продажа, если самому на похмелку не каждый раз остается.
– Не надо злоупотреблять выпивкой.
– На этот счет могу ответить словами поэта Есенина:
«Лучше уж от водки умереть, чем от скуки».
– Ого! Даже поэзию знаешь?
– Не всю, конечно, а что касается моих интересов, кое-что знаю. – Упадышев достал из кармана обвислых галифе кисет и, сворачивая самокрутку, сменил тему: – Впрочем, чо пустое обсуждать. Ты, стражник порядка, не забивай себе голову пустяками. Маракуй над тем, как разыскать мужика, у которого Белка отгрызла руку.
– Может, подскажешь, с чего начинать розыск? – иронично поинтересовался Двораковский.
– Может, подскажу… – Упадышев раскурил зачадившую самокрутку. – Надо тебе, Саня, перво-наперво строго допросить Ромку Удалого. В апреле Шустряк ведрами таскал из лесу березовый сок. И, как я приметил, каждый раз за ним бегала деда Егорова лайка. Надо обследовать их маршрут.
Участковый посмотрел на Егора Захаровича. Старик, поняв немой вопрос, подтвердил:
– Ромка постоянно угощает Белку чипсами да конфетами. Вот она за ним и бегает, словно за кормильцем.
– Роман сейчас дома?
– Куда ему, сорванцу, деваться, – вставил Кеша. – Собрал малолетних девок. Рвет перед ними гармошку да песни двухсмысленные базлает.
– Сходите, мужики, за ним, – попросил участковый. – Пригласите сюда.
Упадышев глянул на Замотаева:
– Гриня, у тебя костыли длиннее моих. Сгоняй по-быстрому за Шустряком.
Ромка Удалой – круглолицый с вьющимися коротко стриженными волосами подросток в поношенном джинсовом костюме вошел во двор следом за Гриней Замотаевым и смело поздоровался. Миролюбиво лежавшая лайка тотчас подскочила к нему и уперлась передними лапами в грудь. Подросток, изображая борьбу, обеими руками обхватил собаку.
– Шустряк, кончай каратэ! – прикрикнул Упадышев. – Щас участковый милиции тебе допрос учинит.
