Дорога через хаос

Заглянули.

– Нет, – говорю. – Не могу. Может, он и великий ху дожник, а сейчас не могу.

– Идём, ещё посидим.

Сели. Экскурсии то закрывали картину, то открывали.

– Коля, – говорит Княгиня. – Оказывается, я русская женщина…

– Значит, и у нас Возрождение… А между прочим, у Сурикова жена была француженка.

– Ну да?

– А у Пушкина дед был из Эфиопии, а Александр Иванов в Италии картину писал, а ученик Леонардо Московский Кремль строил…

– Поехали к Якушеву… Я ему спасибо скажу.

– А я тебе.

– За что?

– За Сурикова.

– А я при чём?

– Если бы ты не оглянулась, я бы ушёл.

– Посмотри… У девушки руки замёрзли… красиво как. Нет… не то… Коля, ты меня любишь?

– Похоже, что так.

– Коля, мне кажется, что я летаю. Дай руку, прислони. Слышишь? Как сердце стучит?

– Не надо. Смотрят.

– Коля, наплевать.

– Наплевать.

Сидели, пока не стемнело. Нас никто не гнал. А когда стемнело – картина даже вблизи стала серебряная.

Потом свет зажгли, и мы ушли.

– Дядя Костя, откуда вы узнали, что она цвет лучше меня видит?

– Не цвет. Колорит. Цвет в жизни, колорит в картине. Колорит – это музыка цвета. Её сочинять надо. До женщины музыка быстрей доходит. Зато мы крепче усваиваем.

Это он как в воду смотрел.

…В небе всё просто.

С другой стороны, если не знать, что ты часть процесса, то тоже озвереешь. А знание даёт, нет, не даёт, а придаёт мужества.

Якушев мне сказал:

…Если описать повара или доктора не в героическом виде, а в каком-нибудь ином, то все повара и врачи обидятся.

Из-за путаницы. Из-за путаницы с понятием “типичное”, которая восходит к путанице между искусством и жизнью.

У жизни в целом нет задачи воздействовать на нас, а у искусства есть. Потому типичное в жизни и в искусстве– это разные вещи. Как цвет и колорит.

Типичное в жизни тяготеет к абстракции, а в искусстве к конкретности.

Казалось бы, дело очевидное – в жизни и в искусстве типичное – это обобщение на разных уровнях. Казалось бы. Но и это не так.

В жизни мы типизируем для удобства, для экономии мозгов, для понятности, для познания – “дерево”, и точка, а какое? Пока неважно, важно, что не “камень”. А в искусстве мы типизируем для впечатления.

Если изучать быт помещиков по “Евгению Онегину”, то поэма умирает, потому что пропадает впечатление, что её сочинил Пушкин.

Типизация в искусстве – это сочинение. А что такое сочинение, не знает никто. Сочинение для того, чтобы произвести впечатление, а впечатление не даёт крови прокиснуть и апеллирует к душе.

Вот почему мудрец говорит, что очень легко представить себе, в каких обстоятельствах зародился какой-нибудь образ, но почти невозможно объяснить, почему он воздействует, когда эти обстоятельства пропали.

А что уходит вместе с обстоятельствами, то и не искусство.

А бывает, кажется, это уходит, ан нет, вдруг снова возвратилось.

СЦЕНА 1

Флоренция. Сад около дома. Вечер. Половодье цветов и листьев. Две женщины – молодая и старая. Старая вяжет. Молодая поёт, подыгрывая на лютне.

Мона Лиза

Уезжал или нет ты,

Об этом не знаю,

Но когда я ложусь

И когда я встаю,

Ты со мною всегда.

И когда я мечтаю,

Входишь ты в мою душу

И в песню мою.

В сновиденьях моих

Мы друг к другу прильнули.

Мы с тобою вдвоём,

Мы с тобою вдвоём.

Если серьги мои,

Звеня, шевельнулись,

Значит, ты шевельнулся

В сердце моём.

Как вечер этот ласков! Он такой

Сиреневый и тихий, этот вечер,

Как будто он из вечеров последний,

Как будто завтра грянет ураган.

Анита

Ох, не люблю я эту песню, Лиза.

Который год ты замужем, синьора,

А всё ещё как девочка поёшь.

Мона Лиза

Когда ещё я девочкой была…

Ты помнишь ли, Анита? Помнишь, помнишь?!

Ещё до разорения отца?

Я столько пела…

Анита

Как не помнить, Лиза!

Мона Лиза

Однажды, помню, вот в такой же вечер

Отец велел мне петь перед гостями.

Я раскапризничалась и не стала петь,

Хоть гости все о том меня просили.

Вдруг незнакомец подошёл ко мне.