…Когда Жигулин испуганно сказал «мама!» и вошёл в пустую комнату, зарядка стала ещё громче. Потом туда вошли Алевтина Ивановна, потом огромный мужчина в майке, Мызин, который ухватил Жигулина за плечи, и прижал ктабуретке, и не давал ему вырваться, а в репродукторе что-то сломалось, и раздался вой, как будто бомба падала, потом тихий треск, и опять всё починилось, и снова — «вдох, выдох… вдох, выдох»…
Мама его умерла полмесяца назад, как раз когда он из части ехал с Дальнего Востока в Москву…
— Вы в Нуреке не бывали? — спросил её Жигулин.
— Нет, — улыбается она.
…Валя тихонько вышла из подъезда и вернулась на Страстной бульвар. Было тепло, сидеть можно было сколько угодно, а есть почти не хотелось. Валя заплакала. Она свою маму вспомнила, и как та перед смертью просила родниковой воды, а ведь была горожанка и родниковой воды никогда не видела, но, может быть, поэтому и просила перед смертью. А как это перед смертью? А как это вообще может быть — перед смертью? Солнце ушло за дома, наступил майский холод, и есть хочется. Это значит, и Жигулин умрёт, Саня? И я? Но ведь война уже кончилась! Она встала со скамьи и увидела, что Жигулин сидит рядом, а у ног его — чемодан. Потом подошёл Мызин и взял чемодан.
— Сутки отдохнёшь, — сказал он. — Идите есть. Потом к матери на кладбище съездим, попрощаешься.
И унёс чемодан.
— …А в Вилюе не бывали? Там завотделом кадров на вас похожа.
— Нет… Я врач.
— Врач? — обрадовался Жигулин. — Может быть, я вас в госпитале видел?
— Где?
— В Польше… Вы были в Польше?
— Нет… А вы там в госпитале лежали? — спросила она. Ей показалось, что он как-то даже засуетился.
— Немножко… — сказал он и увёл разговор в сторону.
И опять трёп. Расхорохорился совсем, развеселился. Выступает и выступает. И последний раз за вечер:
— Может быть, я вас в Гидрострое видел?
— А что это такое? — спросила она.
Ей всё было про него интересно.
— Это такая организация… Ну, не знаю, ужасно знакомое лицо… А почему вы так рано уходите?
— У меня у самой гости. Я вот Мызину помогла, а у меня у самой гости.
И ушла. Застолье стало громче и скучней.
…Они сидели рядом у пустого обеденного стола, и она боялась дышать. И он курил папиросы «Северная Пальмира», которые купил, ещё подъезжая к Москве. «Мама не знает, что я курю, шиковать так шиковать».
— Пойдём в загс, — сказал он. — Жениться.
Он ей объяснил. Завтра он уезжает. Ей жить негде — будет жить в его комнате. Иначе комната пропадёт. В Москву он вернётся неизвестно когда, а может, и никогда. Да и вообще теперь…
— Нет, — сказала она. — Ничего не нужно.
— А ничего и не нужно… Будет у тебя прописка. Это же фиктивный брак… Называется — фиктивный. Год пройдёт — от меня ни слуха ни духа — можешь разводиться… Слушай, выручи меня, живи… А то страшно как-то, что… в нашей комнате… чужие… где мама…
— Не стесняйтесь вы плакать… Не стесняйтесь… хуже так, — сказала она.
А он, хоть и стеснялся, теперь всё же заплакал. Ну, знаете, как мужики плачут? Кряхтят и скрипят, как будто шкаф перетаскивают…
— …Чего ты припёрся? — спросил Жигулин у Мызина, сидящего на краю дивана.
— Ты во сне рыдал как дитё, — сказал Мызин. — Вот я и проснулся.
— Это спьяну.
— Да ты и не пил ничего, я заметил.
— А кто эта женщина, которая тебе помогала?
— Доктор. Напротив живёт.
— Знаешь, на кого похожа?
— На кого?
— Помнишь, в сорок седьмом, когда мама умерла, я приехал с девчонкой?
— Ты обалдел? Я ж на твоей свадьбе гулял, забыл?
Молчание.
— Пять лет тебя ждала, идиота…
Жигулин поднялся и сказал:
— Врёшь… Почему же ты мне не написал?
— А куда?! — закричал Мызин. — Ты разве адрес прислал? С собаками тебя искать надо было?
— А потом? — спросил Жигулин.
— Потом наш дом сломали, она переехала.
— Куда?
— Не знаю! — закричал Мызин. — У неё своя жизнь, у тебя — своя… Жена, дети… Семья у тебя есть?
— Кто? — спросил Жигулин. — Ага… Когда взрывные работы заканчиваем, то все вместе фотографируемся… Я в центре при галстуке… У меня этих фотографий штук двадцать.
— Ты холостой, что ли?
— Ну.
— Тогда совсем дурак.
— Другой бы спорил… Я думаю, на кого она похожа, эта женщина, Валентина Михайловна. На ту девчонку она похожа, на жену мою однодневную.
— Опять ты дурак, — сказал Мызин.
— Почему?
— Это она и есть.
Жигулин засмеялся.
— Ладно, Мызин… Я уж как-нибудь себе сам жену найду… Не старайся…
— Смотри, а ведь не поверил.
— Не поверил.
— Ну ладно, — сказал Мызин. — Ты во всём прав.
И тоже засмеялся. Вот и поговорили.
Потом Жигулин услышал музыку из дома напротив и включил приёмник. Ему показалось, что это музыка из её окон. Он поискал волну и нашёл, и два приёмника заиграли в унисон. Потом там переменили волну, и Жигулин понял, что его испытывают. Он нашёл и эту волну. Сердце его бухало, как ему не полагается бухать. Там снова переменили волну, и теперь Утёсов пел старую песню о сердце, которому не хочется покоя. Жигулин заметался по шкале, потом догадался и кинулся из комнаты. Дверь в её квартире открыл мужчина в очках, с пластинкой в руках, с той самой…
— Валентина Михайловна скоро будет. Вы её гость?
— Я её гость.
— Входите.
— Я ошибся, — сказал Жигулин.
Он вернулся домой и запустил пластинку в угол. Потом собрал осколки и сунул под тахту.
