«А свобода – это риск. И каждый настолько свободен, насколько он готов рисковать». Дробов всегда готов был рискнуть, и даже собственной головой.
Но есть ли свобода, за которую можно положить голову? Дробов, как всегда, ответил себе с мрачной улыбкой: «Да не одну».
Перед глазами снова стояла Светлана Рогожина. Вернее… Дробов поежился… Ее голова.
Светлана облегчит ему задачу, ускорит, а потом как бы стабилизирует процесс; она появилась в его жизни своевременно. Годы работы, цель, невероятные усилия он никогда не променяет на одну ночь с женщиной. Пусть даже с той, что вызывает у него такой трепет. Это был порыв, в который генерал поверил и хотел бы пребывать в подобном состоянии еще очень долго; вместе с тем он, конечно же, проявил слабость. Однако он сильный человек и даже не будет вытравливать ее из себя или что-то в этом роде – он выплюнет ее. Во всяком случае, постарается.
Еще одна жертва?
Нет, пока еще только новая жертва, их на счету генерала не так уж и много. Из жесткого теоретика он переходит в практика, и было бы непростительно потерять хоть толику твердости. Он не должен отступать от намеченного плана ни на йоту.
Очень не хотелось бы, тем не менее говорить со Светланой придется самому. Небольшая роль, ее нужно сыграть так, чтобы она ни о чем не догадалась.
Теперь только вперед.
У Дробова закончился табак, он полез в стол, чтобы вскрыть коробку с «Золотым руном», и, как назло, встретился глазами с самим собой: в ящике лежала газета с интервью Светланы Рогожиной с лидером «Красных масс». Прямо под фотографией шли строки: «Он (Сталин) не убивал друзей, он приносил их в жертву идее, он был близок к ней, но его подвела, или, точнее, сгубила мягкость».
Именно так.
С грохотом закрыв ящик, генерал резко встал из-за стола. Никакой мягкости или слабости, вычеркнуть из жизни всех, кто так или иначе переворачивает его мир, лицемерными чувствами и словами отдаляя от осуществления своей идеи.
На этот раз Дробов сам зашел в кабинет Иванова. Незадолго до этого у него состоялся разговор с начальником личной охраны Феликсом Москвиным.
– Она звонила куда-нибудь?
– Да, домой и в офис «Проспекта Независимости».
– В разговорах не промелькнуло, где она находится?
– Нет. Матери она сказала, что провела ночь с другом.
– Хорошо. Сейчас я позвоню ей, и после моего звонка отключите телефон. Проследите, чтобы она никуда не выходила.
Иванов, который после вчерашнего небольшого шока в кабинете Дробова не обнаружил у себя веревки, табуретки и мыла, смотрел на шефа как обычно, отбросив все ненужные переживания. Генерал коротко доложил:
– Вчера я ужинал в ресторане.
Иванов кивнул:
– Я знаю.
– Со мной была женщина. На нас вряд ли кто обратил внимание, а вот официант запомнил ее хорошо. Он может опознать ее.
– Опознать?
Дробов продолжил:
– Где у тебя Алла Мещерякова?
– Наверное, в конференц-зале.
– У меня есть работа для нее и Кости Сурова. Пришли их ко мне. Потом зайдешь сам.
– Что-то изменилось в планах?
– В лучшую сторону.
– Так что насчет официанта?
– Он не должен опознать Светлану Рогожину. Это очень серьезно.
– Понял.
– Его зовут Стасом, фамилия, по-моему, Бальзак. Или что-то созвучное.
– Ты ужинал на Большой Черемушкинской?
– Там. Я пришлю к тебе начальника охраны, он в курсе всех дел.
Глава 28
Раввин Марьино-Рощинской синагоги прошел в свой кабинет, скинул пиджак и шляпу, вместо которой тут же надел ермолку. Хрустнув пальцами, он, как бухгалтер из старых фильмов, натянул видавшие виды нарукавники и уткнулся в первый лист огромной кипы бумаг на столе. Несколько минут он бегло рассматривал его, после чего встал из-за стола и включил кофейник. Растворимый кофе, который он выпил утром дома, «не дошел» до него, и раввин чувствовал себя немного вялым. Открыв пачку молотого кофе, он насыпал на решетку кофейника четыре ложки и стал дожидаться, прохаживаясь по кабинету. Его глаза навыкате, большой нос, отвислая нижняя губа и лысина, которую сейчас прикрывала ермолка, отчетливо
