Водитель рейсового автобуса, закрывая двери, посмотрел им вслед, потом перевел взгляд на боковую дорогу, куда свернули иномарки. Дорога утопала в зелени и оттого казалась узкой. По обе стороны стояли ровные ряды елей; по сравнению с деревьями вдоль шоссе они казались вымытыми. Дорога через сто метров круто поворачивала, складывалось впечатление, что она кончалась глухой стеной ельника. Загородный рай.
Водитель тихо произнес:
– Хозяева жизни.
Смяв две тысячные купюры, он сунул их в карман и, громко объявив следующую остановку, поехал дальше.
Микроавтобус ехал быстро. Водитель, почти не снижая скорости, резко повернул направо. Впереди та же панорама: «Мерседес», узкая дорога, ровные ряды елей. Перед глазами Антона все еще плавали разноцветные круги, но он, почти не мигая, смотрел вперед. Слезившийся левый глаз затуманивал обзор, и Антон на некоторое время закрыл его.
Путь от шоссе до базы занял около семи минут. Водитель ехал с постоянной скоростью 80 километров в час: Антон видел едва колышущуюся стрелку спидометра. Значит, от базы до шоссе расстояние составляет 9—10 километров. Зачем ему это? Антон не знал. Видно, прав был Романов, когда говорил: «Ты не сможешь без этого. Проснувшись ночью в туалет, ты будешь смотреть на часы; когда начнется какая-нибудь программа по телевизору, ты отметишь, что передачу задержали на полторы минуты. Это будет происходить подсознательно».
Ворота были уже открыты. Охранник, глядя в лобовое стекло, кивнул. Антон вспомнил разговор с Андреем, когда они ехали к Гурину. Тогда Фролов предположил, что Сергея наверняка держат на базе, больше негде, здесь и ОВ.
– Там ребята молчаливые. Мы, будем говорить, штурмовики, там гости, приезжаем только пострелять, а те хозяева. Если честно, я всегда их недолюбливал: вальяжные, смотрят свысока. Привилегированные суки. Дробов называет их по-немецки: шутцштеффельн. Он сам подбирал охранников; по сути, они те же телохранители, каждый из них ростом не ниже 180 и не выше 185.
Тогда Антон питал насчет Андрея какие-то иллюзии. Он мысленно представлял себе базу, роскошные строения, молчаливых охранников. И спросил:
– Тебя они помнят?
– Помнят, конечно.
Микроавтобус остановился у одноэтажного кирпичного дома. Когда из машины вышли Андрей и Юдин, Заварзин, глядя на пленника, приказал:
– Вперед!
Прошло чуть больше часа с тех пор, как Никишин, проснувшись, почувствовал некоторое неудобство: на икру правой ноги давили резинки подтяжек. Сейчас он молил Бога, чтобы они давили еще сильнее – до отека, до посинения, до невыносимой боли, чтобы не перекосились, не слетели, чтобы пистолет так же уютно чувствовал себя в кобуре-кошельке Франца Николаевича Гурина. Когда в бюро обнаружили именной «вальтер» отца Гурина – это даже везением не назовешь, это было счастье. Плюс своевременное предупреждение Андрея: «В бюро должен быть еще один пистолет». Благодаря ему обыск Антона прекратился, практически не начавшись. «Как здорово, что я потянулся не к пистолету, а к кортику», – подумал Антон и тут же осадил себя.
Никто из тех, кто привез его сюда на микроавтобусе, кроме Фролова, на базе не остался. Заварзин даже не вышел из машины.
Микроавтобус выезжал за ворота, а Антон, с которого самоуверенные охранники предварительно сняли наручники, поднимался по ступенькам. Впереди него на некотором расстоянии шел респектабельного вида человек; он только раз обернулся, но Антон узнал его: Дробов. «Молчание ягнят» по-русски». Антона била предстартовая дрожь, так и подмывало спросить: «С вами несчастные случаи происходили?»
«Скорее всего, – нескромно думал Антон, – генерал хочет поговорить со мной, я должен быть ему интересен. Хотя бы по той причине, что я в самом начале провалил их инсценировку у склада артвооружения. В какой-то степени Дробов игрок, может быть, даже большой игрок, но роли своей он до конца не сыграет».
Поступки Дробова в отношении Антона были ему несвойственны. Отчасти это объяснялось тем, что генерал все-таки волновался. Теоретическая оболочка принципов с ужасающей быстротой наполнялась свинцовой практикой, и генерал чувствовал на себе весь груз ответственности. Как бы то ни было, он предложил Антону выпить. Не присаживаясь за массивный стол, подошел к холодильнику и вынул бутылку коньяка. Никишин же видел в действиях генерала только игру. На предложение сесть он остался на ногах, но охранник положил ему на плечи пудовые ладони и надавил. Антон резко опустился на стул.
Генерал, до этого только раз или два взглянувший на гостя, подойдя к нему с рюмкой, долго смотрел в его лицо.
– Дима был плохим физиономистом, – резюмировал Дробов, окончив изучать солдата. – Я бы никогда вас не выбрал в качестве кролика. У вас волевое лицо.
– Именно на это он и рассчитывал, – ответил Никишин. Он не сразу узнал свой голос. Ему показалось, что он звучит с незнакомыми интонациями – чуть расслабленно и… зрело. Наверное, подсознательно он приспосабливался к Дробову; если бы было возможно, Антон призвал бы на свои виски седину.
Генерал посмотрел поверх его головы, и Антон почувствовал облегчение: охранник убрал руки. Его довольно громкое дыхание слышалось теперь у самой двери.
От коньяка Антон отказался. Дробов, равнодушно пожав плечами, отошел к столу.
– Я знаю, – сказал он, – на что рассчитывал Романов, я указал ему на слабые места, однако он оказался чересчур упрямым. А я податливым. Но это было тогда. Когда еще ничего не произошло, а только намечалось, именно поэтому я разрешил Романову действовать самостоятельно.
– Не думаю, что это единственная причина. Была еще одна. Ведь Романов говорил вам, что это последняя услуга с его стороны. Он решил порвать все отношения с вами.
Дробов окинул Антона удивленным взглядом.
