знает, как его включать и выключать, прибавлять звук. У пожилой соседки тоже был телевизор, она накрывала его кружевной салфеткой. Илье понравилось, он нашел в шкафу старый тюль, долго складывал, расстелив на полу, чтобы получилось ровно, и накрыл телевизор.
Илья уже взрослый, самостоятельный. Раньше с ним почти всегда сидела бабушка, но она умерла. А мама весь день проводит на работе, зарабатывает деньги, на которые можно купить что-нибудь: кефир или новую рубашку. Он уже знает, как надо покупать, он вместе с мамой ходил в магазин. Она дала ему бумажную деньгу и сказала, чтобы он отдал ее продавщице. 'Ну, отдай тете денежку'. Илья быстро протянул руку и разжал пальцы. Как только улыбающаяся продавщица взяла деньги, он отдернул руку и спрятал ее за спину. Потом мама сказала, чтобы он взял какую-то сдачу. Сдача оказалась... деньгами, только круглыми. Теперь он знает, как на самом деле называются монеты: сдача.
Теперь с ним никто не сидит, присматривают соседки. Илья умеет открывать замок на двери и запираться изнутри. Горячее он ест только два раза в день – утром и вечером, когда мама дома, а в остальное время все холодное, не очень вкусное. Мама-то думает, что он ест без нее всего один раз, а он наведывается домой... четыре раза, чтобы украдкой съесть чего-нибудь. Он хитрый, умеет считать до четырех; самый большой палец, пятый, ему никак не удается посчитать. Он-то знает, что тот пятый, но... никак голова не может сообразить, что пять – тоже цифра. Вроде легко, а на деле никак не получается. Ничего, скоро он сосчитает и большой палец. Мама, наверное, не знает, что Света сказала ему: пять и пять – будет десять.
Света обогнала Илью и поджидала его у порога квартиры.
– Быстрее, Илья! Сейчас кино начнется. Дай, я сама открою.
Паренек убрал руку с ключами за спину. Света хоть и подружка, а квартира его и мамина, только он и она могли открывать и закрывать ее. А раньше еще и бабушка. Кто-то из взрослых сказал, что бабушка отошла в мир иной. Смешно.
Ключи у Ильи держались на колечке, от колечка шла капроновая веревка, завязанная на поясе брюк – это чтобы не потерять ключи, иначе домой не попадешь.
Илья подождал еще некоторое время, он капризничал. Вообще-то он не любил капризничать, иногда просто притворялся перед мамой и смеялся, когда она верила ему.
Он открыл замок на двери. Когда дверь открывала мама, она всегда пропускала его вперед. Илья пропустил девочку и шагнул следом.
День выдался пасмурным. Теперь Курлычкин не сомневался, что его сына освободят под залог, в ход пошла 'тяжелая артиллерия', 'сверху' надавили и на следователя, и на судей. Лидер 'киевлян' в итоге потерял кое-какие деньги, но об этой малости он даже не вспоминал.
Как раз в эти минуты осуществлялся план, разработанный Мигуновым. Вполне возможно, что все уже закончилось.
К горлу на секунду подкатила тошнота. Курлычкин представил себе изуродованное тело девочки. Успокоился он весьма своеобразно: вообразил обезображенное от природы лицо 'дауна', пустой взгляд, глупый изгиб слюнявых губ, маленькую стриженую голову с выпуклым лбом, несоразмерную с туловищем, тяжелые ноги-колоды.
Как на пленке, которую он просмотрел. Тогда же Курлычкин попытался угадать в группе детей, окруживших 'дауна', девочку из многодетной семьи, чьей фамилией его не обременили боевики, он знал только ее имя. Наверное, это она. Голос тихий, но отчетливо видно выражение ее лица: на нем написана просьба, жалость и буря других чувств.
Да, наверное, это она. Одета, как сказал Мигунов, простенько, однако не чувствуется, что ее семья живет бедно. Обычно на лицах детей из подобных семей лежит отпечаток неблагополучия, а в глазах словно отражаются одутловатые от запоев физиономии родителей.
Нет, снова не то, ее родители не пьют, но карабкаются изо всех сил, пытаясь пусть не вылезти куда-то наверх, так хотя бы не опуститься еще ниже. Дальше им будет проще: кто-то из детей выйдет замуж или женится, голодных ртов станет меньше. А если кто и разведется, что очень часто бывает с выходцами из таких семей, то вернется с уже собственными детьми. И все повторится сначала.
Курлычкин осадил себя: залез в чужие дебри. Самое время подумать о сыне, который, наверное, скоро окажется дома. Предшествовать этому будет телефонный звонок от адвоката: 'Все хорошо, Станислав Сергеевич. Ждите нас'.
Курлычкин всегда удивлялся своему адвокату: тот за время их сотрудничества ни разу не произнес слов 'отлично', 'прекрасно', выставляя себе за свою же работу оценку в четыре балла, хотя работал на пять с плюсом. Один раз только с судьей Ширяевой он сработал на 'неуд', но и тут особой вины за ним Курлычкин не видел – так сложились обстоятельства.
Станислав Сергеевич вспомнил разговор с сыном в СИЗО. Он очень серьезно говорил с ним в присутствии шестерых обвиняемых из его группировки.
– Тебе чего-то не хватает в этой жизни? – спросил он. – Ты что, такой неуемный в плане секса? Сегодня это малолетка, а завтра?..
– Пап...
– Не папкай!.. Скажи мне, кто будет завтра, и я отвечу, чем ты закончишь. Тебя прихлопнут где-нибудь, и я не смогу помочь. А скорее всего просто не захочу. Потому что чувствую: ты не остановишься, а мне все это надоест. Как, ну как тебя еще воспитывать?!
Максим промолчал.
Курлычкин подошел к двери и постучал. Контролер мгновенно отозвался и открыл дверь. Станислав Сергеевич указал на него пальцем и повернулся к сыну.
– Ты хочешь каждый день видеть его?
Не поднимая глаз, сын покачал головой.
– Нет.
– Я могу попросить, и тебе покажут камеры, где сидят по семьдесят человек. Там нет холодильника, холодного пива, копченой колбасы, там по утрам не пьют кофе, а глотают жженку. Закрой, – бросил он контролеру.
