скрылся в здешних джунглях. Люсиль сошла с ума от таких перемен в судьбе. Я ведь направился в Новый Свет именно за тем, чтобы ее разыскать. И все эти годы был не столько корсаром, сколько занимался поисками дамы своего разбитого сердца.
Ибервиль длинно, витиевато и совершенно непечатно выругался. А потом добавил:
— Никогда в жизни не поверил бы, когда бы кто-нибудь мне об этом рассказал. А все эти изнасилованные и прирезанные девицы на кораблях и в портах?
— Что — девицы?
— Это развлечение в отсутствие той единственной?
Олоннэ вдруг резко помрачнел:
— Если хочешь, считай так.
— А как еще прикажешь мне считать?
— Хватит, этот разговор мне надоел.
Ибервиль не сразу успокоился. Он повалился на землю, бормоча: «Ну, надо же!», «Кто бы, черт подери, мог подумать!», «Нет, все равно не верю!».
— Заткнись!
Ибервиль заткнулся, но, как оказалось через секунду, не потому, что получил такое приказание. Он сел и, внимательно глядя на капитана, произнес:
— Слушай, а почему тебе пришло в голову об этом рассказать? Почему?
Олоннэ поморщился:
— Что значит «почему»? Захотел, и все.
— Не потому ли, что ты решил, что нам отсюда уже не выбраться и, значит, мы с Беттегой ничего не сможем разболтать?
— Не поэтому, — тихо ответил капитан, но слушатели явно ему не поверили. Однако высказать свое недоверие им было не суждено. Дело в том, что внезапно они обнаружили, что окружены.
— Они нас догнали! — крикнул Ибервиль, оглядываясь.
Из-за кустов и деревьев виднелись разрисованные индейские лица. Можно было также рассмотреть наконечники копий и луки, заряженные стрелами.
— Нет, — сказал Олоннэ, внимательно посмотрев по сторонам, — это другие.
— Пожалуй. Осталось только решить, хорошо это или плохо.
— Очень скоро мы это узнаем.
— Сколько можно попадать в плен к этим индейцам! — простонал Беттега. Ему становилось все хуже. Он повалился на траву, тяжело дыша.
Между тем разрисованные лица приближались. Медленно, но неуклонно.
И бесшумно.
И эта бесшумность стала самым пугающим элементом происходящего.
Ибервиль вытащил из-за пояса нож.
— Убери, — велел Олоннэ, — если не хочешь умереть прямо здесь.
С этими словами капитан демонстративно, чтобы приближающимся это было хорошо видно, отбросил свой нож в сторону. И поднял руки, показывая, что у него нет больше оружия. То же самое проделали и остальные корсары.
Индейцы начали приближаться решительнее и вскоре опоясали группу бледнолицых плотным вооруженным кольцом.
Опоясали и замерли. Надолго. Корсары стояли спиной к спине, вглядываясь в темные, разрисованные красной и желтой краской лица. Разрисованы были не только лица, но и руки, ноги и животы. Если не считать ожерелий, сделанных из мелких птичьих черепов, и травяных набедренных повязок, индейцы были голы.
— Так, — пробормотал Ибервиль, — и долго мы будем так стоять?
Словно в ответ на его ни к кому не обращенный вопрос сквозь толпу голых воинов протолкался приземистый старик на худых кривых ногах. Он внимательно осмотрел пленников, поглаживая серебряное кольцо, вдетое в ноздрю, и вдруг сказал:
— Пашли.
По-испански сказал. Впервые в своей жизни корсары испытали радость, услышав испанскую речь.
Так, не выпуская их из плотного кольца разрисованных копьеносцев, гостей-пленников доставили в находившуюся неподалеку деревню. Она выглядела значительно беднее той, из которой корсары бежали, спасая свои жизни. По берегу вдоль ручья было разбросано десятка три конусообразных вигвамов, сделанных из жердей и покрытых вытертыми шкурами. Перед некоторыми бессильно дымились прогоревшие костры. Три пузатые женщины плескались в мелких водах ручья. Вид этого купания подействовал на пленников особенно удручающе.
К конвоирам присоединились мальчишки и собаки. Они не считали нужным хранить молчание, поэтому вхождение процессии в деревню получилось довольно шумным, можно даже сказать веселым.
Гостей подвели к самому высокому и «роскошному» на вид вигваму. Из него появился крупный и мрачный индеец. Его одежда отличалась от облачения прочих в выгодную сторону, можно было заключить, что он здесь вождь или что-то в этом роде. К вождю подбежал старик с серебряным кольцом в ноздре и заговорил по-своему — наверное, рассказывал ему о великой, небывалой победе, одержанной его воинами, о великолепном и смелом пленении трех бледнолицых. На ходу возникала страница племенного эпоса, которому предстояло лет через двести пятьдесят поразить воображение европейских ученых своей красочностью и достоверностью.
Пока старик болтал, Олоннэ позволил себе оглядеться. Ничего, пожалуй, особенного высмотреть ему не удалось. Эта деревенька мало отличалась от того, что ему приходилось видеть до этого. Примерно так же жили и охотники за черепахами, поселения которых он в свое время разорил во множестве. Смутил его немного лишь торчащий возле главного вигвама шест. Он возносил на пятнадцатифутовую высоту оскаленный человеческий череп.
Ибервиль проследил за его взглядом и сказал:
— Англичане называют это «веселый Роджер».
Наконец рассказ старика иссяк, и он, склонившись в полупоклоне, отошел в сторону. Заговорил вождь. Он был лаконичнее старика. Произнеся несколько фраз, он указал на тростниковую циновку у входа в вигвам.
Серебряная Ноздря объяснил:
— Лежать.
Потом извиняющимся образом помотал головой и поправил сам себя:
— Сидеть.
Пленники, разумеется, тут же выполнили это. Во-первых, спорить было бессмысленно, а во-вторых, давила усталость.
— Хорошо, что хоть связывать не стали, — прошептал Беттега.
Многочисленные охранники и не думали расходиться, они продолжали стоять в пяти шагах перед сидящими, наставив на них свои жутковатые копья. Причем не все острия были металлические. Большинство костяных.
Только Ибервиль хотел высказаться в том смысле, что ему желательно было бы знать, что именно с ними собираются сделать эти обнаженные молчальники, как вооруженный строй расступился, и появились три женщины. Одна пузатая, две другие нет, почему-то отметил про себя Олоннэ.
В руках каждая из них несла по широкому мелкому блюду, сделанному из черепаховых панцирей и наполненных едой. Когда перевернутые панцири были установлены перед каждым из пленников-гостей, те смогли рассмотреть, что именно им предложили.
— Пить, — сказал толмач, но тут же себя поправил: — Есть.
— Это какие-то моллюски, — сказал Ибервиль, осторожно прикасаясь пальцами к неаппетитной слизистой массе.
— Есть! — энергично потребовал Серебряная Ноздря.
Любой придворный при дворе Людовика XIV в мгновение ока сообразил бы, что именно за блюдо ему подано — свежие питательные устрицы, и начал бы их бодро поедать, даже в том случае, если бы не был
