его мизансцена наводила полицию на мысли, которых он сам не ожидал. Казалось, будто пристав добровольно осложняет факты, и что вместо того, чтобы делать из них логические выводы, он сам ставит себе затруднения. Даже самые простые вещи он возводил в степень важных улик. Вступив на ложный путь, он все подводил к своей первоначальной идее. Сразу отстранив предположение, что преступление совершено просто бродягами, – хотя такое предположение было самое правдоподобное, – он все истолковывал, применяясь к своей личной теории. С первого шага, без колебания, он попался в ловушку, расставленную ему Кошем. Когда пристав произнес: «Преступники постарались сделать мизансцену, чтоб сбить с толку полицию», – Кош подумал, что пристав, одаренный необыкновенной проницательностью, угадал истину, тогда как на деле он еще больше затемнил ее, заключил в еще более непроницаемую ограду. Его хитрость не только не была открыта, но, по странной игре случая, человек, обязанный производить первое расследование, считал все улики, оставленные Кошем, не имеющими отношения. Подобный взгляд на вещи показался журналисту таким забавным, что он захотел услышать его еще раз, в более определенной форме.
– Если я хорошо вас понял, вы предполагаете, что убийца, светский человек, хотел навести на мысль о преступлении, совершенном бродягами? Он пытался – неудачно – «произвести» беспорядок? Он ограбил не так, как бы это сделал профессиональный вор? Он действовал один и хотел, чтобы думали, что он имел сообщников?
– Совершенно верно.
Карета остановилась около участка. Кош вышел первый. Он был в чудном настроении: все устраивалось лучше, чем он ожидал. В течение нескольких часов он собрал больше известий, наслушался больше вздора, чем ему нужно было для первых двух статей. Он поблагодарил пристава и очень естественно сказал ему.
– Теперь я совершенно спокоен. Если могу когда-нибудь быть вам полезным, я вполне в вашем распоряжении.
– Кто знает… Все возможно…
– Еще одно слово. Вы не будете упоминать о следе, который я вам указал в саду?
– Не думаю… В сущности, я его почти не видел…
– Конечно, конечно. С моей стороны я тоже ничего не скажу. Итак, до свиданья, мюсье пристав, и еще раз благодарю.
– Рад служить. Надеюсь, скоро увидимся?
– Надеюсь.
«А теперь, – подумал Кош, – дело в наших руках!»
IV
Первая ночь Онисима Коша-убийцы
Подойдя к дверям кафе на площади Трокадеро, Кош услышал зычный голос репортера из «Южанина», требовавшего счет, затем бросившего театральным жестом карты на стол и спрашивавшего своих товарищей:
– Игра кончена, не правда ли?
В эту минуту он заметил входившего Коша и закричал:
– Есть новости?
– Сенсационные! – проговорил Кош, садясь около него. – Спросите бумаги, чернил и пишите; это дело нескольких минут. Потом каждый из вас переделает мой рассказ по-своему. Я долго разговаривал с приставом. Он дал мне все необходимые сведения, за исключением одного, которое я забыл спросить: имя жертвы.
– Это не имеет значения. Его звали Форже. Он был мелким рантье и жил здесь третий год. За подробностями мы можем обратиться в участок?
– Отлично. Слушайте же.
И он продиктовал весь свой разговор с приставом, напирая на малейшие подробности, подчеркивая интонации, не пропуская ни одного предположения. Но он не проговорился ни единым словом о своем посещении комнаты убитого, о следах на клумбе, о несообразностях, замеченных им в выводах чиновника. Это было его личным достоянием. К тому же для всех остальных эти детали были бы лишними, воспользоваться ими мог только тот, кто знал истинную суть вещей.
Продолжая диктовать, он машинально разглядывал зал. По прошествии нескольких минут он сообразил, что находится в том самом кафе, в котором был накануне ночью; по странной случайности, он сидел на том же месте, как и вчера. Он сначала думал отвернуться, чтоб не быть узнанным, потом решил, что никто не найдет ничего странного в том, что вчерашний посетитель вернулся сегодня. Никто не обращал на него внимания. Кассирша раскладывала сахар на блюдечки, лакеи накрывали столы, а хозяин, сидя около печки, мирно читал газету.
Он докончил свое повествование и с большой готовностью ответил на все вопросы, с которыми к нему обращались, испытывая двойное удовольствие: облегчение от возможности оказать услугу своим товарищам и наслаждение – оставить для себя одного всю выгоду своего сенсационного сообщения.
Они вышли все вместе. Одни кликнули извозчика; корреспондент «Южанина» поспешил к трамваю. Онисим Кош, под предлогом дел в этой стороне, пошел, не торопясь, пешком, радуясь одиночеству и возможности свободно размышлять, не заботясь о том, что за ним наблюдают.
Он пообедал в простом трактире, просмотрел газеты, вернулся к бульвару Ланн, дошел до укреплений. Он чувствовал потребность двигаться, сбросить с себя внезапно одолевшую его тоску от вынужденного одиночества и какой-то непонятный страх, причины которого он не мог понять. Он с досадой подумал, что преступники настоящие, те, которых не разыскивали ни он, ни полиция, чувствовали себя, вероятно, спокойнее, чем он в эту минуту. Кош пошел по дороге, свернул на узкие скользкие тропинки военного квартала, всматриваясь в проходящих мимо мужчин и женщин. Он вдруг почувствовал ко всем этим людям с мрачными лицами, в бедной поношенной одежде какое-то нежное сострадание, ту братскую снисходительность, которую ощущаешь в сердце к радостям и ошибкам, которые сам испытал. Он не отдавал себе ясного отчета, чем он был сам. Роль, которую он взял на себя, почти не стесняла его. Он так твердо решил навлечь на себя все подозрения, что чувствовал себя почти виновным.
