выделить сейчас достаточные силы для крупных операций на Балканах. Что касается господства союзного флота на южных подступах к полуострову, то недавний разгром английского десанта на Додеканезских островах не подтверждает надежд на скорое освобождение района Эгейского моря от немцев.
С большей определенностью высказался я о положении в Югославии. В Наркоминделе я располагал разносторонней информацией из этой страны, и в данное время она еще не устарела. Поэтому, приведя ряд убедительных фактов, я заявил, что вина за братоубийственную борьбу в стране ложится на четников Михайловича, которые, открыто враждуя с партизанами, втайне сотрудничают с югославским квислингом генералом Недичем. Говорил я обо всем этом, разумеется, в умеренных выражениях, чтобы не затевать полемики в столь неподходящий момент, как день вручения верительных грамот. Тем не менее расхождение наших взглядов, отражавших два разных подхода к положению в Югославии, было налицо, и уже в ближайшем будущем оно не могло не принять острого характера.
А в тот день, не найдя общего языка, мы с обоюдного молчаливого согласия перешагнули через этот камень преткновения и перешли к какой-то иной, не спорной теме.
По окончании аудиенции в кабинет был приглашен придворный фотограф, сделавший несколько снимков.
После фотографирования мы втроем вышли в зал, где нас дожидались, беседуя, мои спутники и королевская свита. Король Петр, Пурич и вся свита проводили нас до подножия лестницы парадного подъезда, где уже стояла наша машина. Здесь фотограф сделал еще ряд снимков.
Свой рассказ о протокольных приемах, связанных с моей аккредитацией при балканских королях, я завершу описанием не лишенного некоторой пикантности банкета у Короля Георга II.
Эту первую в моей жизни трапезу за королевским столом никак не назовешь лукулловым пиршеством. Никто, правда, и не обещал поразить нас шедеврами кулинарии и гастрономии, но мне самому всегда почему-то думалось, что королевская кухня должна затмевать собою все остальные по изысканности и обилию яств. Но даже не это нас удивило на приеме. Прежде всего – необычная натянутость среди присутствовавших как перед банкетом, так и во время него. Мне не раз доводилось, иногда просто отбывая протокольную повинность, часами просиживать на скучнейших завтраках и обедах, но такого тоскливого, даже тягостного завтрака в моей практике еще не встречалось.
Всего за столом сидело человек десять. Из сотрапезников я хорошо запомнил – помимо короля Георга – двух пожилых дам, его родственниц – не то старших сестер, не то теток. Во всяком случае, это были принцессы королевской крови, а потому титуловались «их королевскими высочествами». Честь и удовольствие сидеть между ними выпали мне, как почетному гостю. И все бы еще ничего – дипломату и не в таком обществе приходится бывать, – если бы не каменная неотзывчивость, с какой они относились к моим попыткам поддерживать с ними светский разговор. Кажется, никакая тема не вызывала со стороны их высочеств хотя бы проблеска интереса; лишь изредка они выдавливали из себя куцые реплики, закрывавшие тему на замок. «Что же такое их замораживает? – спрашивал я себя. – Шокирующее ли соседство гостя-плебея или – что еще ужаснее – «красного» представителя революционного пролетарского государства?» Как бы то ни было, но элементарный светский такт, не говоря уже о придворном и дипломатическом этикете, здесь был явно не выдержан.
Не лучше обстояло дело и на других участках банкетного стола. Тосты были вежливо-ледяные и предельно лаконичные, бокалы с вином подымались, но почти не осушались. Живительная атмосфера гостеприимства обошла этот банкет стороной. Если бы не король, он почти целиком прошел бы в гробовой тишине. В качестве хозяина дома Георг II взял на себя труд рассеять натянутость и превратился в бессменного застольного оратора, тем самым превратив всех нас в молчаливых слушателей.
Сначала он поведал нам о своих переживаниях в Лондоне во время бомбежек. Потом, учтя, что тема эта не из самых занимательных, рассказал пару анекдотов – опять же из лондонского военного «фольклора». А за десертом он буквально изумил меня своей «светскостью», заговорив о тараканах. Об огромных черных тараканах, кишевших во всей вилле и дерзко отравлявших существование его королевского величества и всех королевских высочеств. Перед моим мысленным взором и теперь еще время от времени возникает эта экстравагантная сценка. Живописуя, как он давит тараканов, король шаркал ногой, и, воспроизводя звук, который они при этом издают, с мрачным удовлетворением восклицал: «Крак! Крак! Крак!» Я не сомневался в нарочитости этого грубого скоморошества, но терялся в догадках о том, чему его приписать.
По окончании банкета мы с женой, едва пригубив в гостиной крошечные чашечки с кофе по-турецки, поспешили откланяться. Нам не терпелось поскорее вырваться из душной атмосферы виллы с ее странными и неприятными обитателями как королевского, так и тараканьего происхождения. Когда машина помчала нас по набережной Нила к посольству, мы с облегчением вдыхали свежий февральский воздух. А в ушах у меня не переставал звучать скрипучий голос короля: «Крак! Крак! Крак!»
3. Уверенной поступью
Скромность процедуры вручения верительных грамот королям-беженцам легко объяснима. До пышности ли, когда ютишься из милости на чужой земле, с весьма проблематичными шансами возвратиться на родину?
Совсем по-другому относился к этому официальному акту король Фарук. Непомерно честолюбивый, он ревниво следил за тем, чтобы его королевской особе воздавались все те почести, которые обычно воздаются государям в монархиях Европы, с большим довеском в виде чисто восточного ритуала. Пышность и затейливость характеризовали весь египетский придворный этикет, накладывая свой отпечаток также и на процедуру вручения грамот.
О том, что близится день моего свидания с Фаруком, я узнал из газет, которые 16 декабря возвестили о быстром прогрессе в выздоровлении короля. Сообщали они об этом в раболепном, верноподданническом тоне, как о знаменательном событии, должном вызвать энтузиазм у населения Египта.
Вскоре я получил и официальное уведомление Протокольного отдела МИД о том, что король пребывает в добром здравии и готов принять меня в один из ближайших дней. Дата церемонии была намечена на 26 декабря.
Во все детали сложного церемониала нас посвятили заранее. Многое в нем казалось нам просто архаичным или забавным, но с одной деталью наше сознание никак не мирилось. Дело в том, что по придворному этикету ни один человек, какого бы звания и общественного положения он ни был, не смел, уходя, повернуться к его блистательному величеству спиной. Ему надлежало медленно пятиться назад, не сводя взора с короля и все время отвешивая ему низкие поклоны. В таком прощании чувствовался оттенок унизительности. Пристало ли представителю Советского Союза, первой в мире социалистической державы, чье могущество и величие изумляли весь мир, вести себя столь странно перед кем бы то ни было?
Свои сомнения на этот счет я сообщил наркому. Он согласился, что правило действительно архаичное и нелепое, но посоветовал не придавать ему значения и выполнить все требования этикета. С большой неохотой подчинился я совету, равносильному прямому приказанию, утешая себя мыслью, что кое-где на земном шаре, наверное, существуют ритуалы и похуже.
26 декабря запоздалая церемония вручения верительных грамот наконец состоялась.
В 11 часов в посольство пожаловал обер-камергер короля Теймур-бей в роскошной ветхозаветной карете с упряжкой из четверки вороных, с узорчатыми попонами на их гладких боках. За первой каретой подъехала вторая, ее родная сестра. У ворот посольства Теймур-бея встретил атташе Соколов и проводил до гостиной, где мы с высоким посетителем, сидя на диване, повели неторопливую беседу. Времени у нас хватало – представляться королю я должен был ровно в полдень. Затем, после того как я познакомил Теймур-бея со своими спутниками, все мы двинулись в путь.
В первую из парадных карет сели мы с обер-камергером, в другую – Солод, Султанов и недавно прибывший второй секретарь Харламов. На высоченных козлах обеих карет восседали расфранченные на восточный манер кучера, на запятках стояло по два лакея в таких же, как у кучеров, франтоватых ливреях.
Весь путь от посольства до самого дворца – прекрасно асфальтированные проспекты, площади и мосты – покрывал насыпанный с утра плотный слой золотистого песка, мягко хрустевшего под колесами карет и копытами лошадей. Неожиданное дорожное покрытие было очевидным пережитком далекого прошлого,
