Лида с большой ответственностью относится к курсу марксизма-ленинизма, который читается у них на факультете.
В комнату входит Оля. Я спрашиваю её:
– Как, Олечка, прошёл доклад?
Таня – моя первая помощница. Маленькая, грациозная, она делает все ловко, быстро. Все спорится в её руках. Не проходит и пяти минут, как стол накрыт, и Таня, повязав фартук, помогает мне в кухне.
Кухня у нас большая, светлая. Смеясь, дети и муж называют её «генеральным штабом». Здесь тепло, уютно, всегда пахнет чем-нибудь вкусным. Здесь стоит мой рабочий столик, за которым я пишу, читаю, шью девочкам платья. Это совсем не означает, что в нашей просторной квартире из трёх комнат не нашлось бы места для моего рабочего стола. Просто здесь мне спокойнее, удобнее. В кухне же у меня происходят все задушевные разговоры с детьми, когда требуется поговорить без посторонних.
– Мама, ты писала когда-нибудь стихи? – спрашивает вдруг Таня.
– Да, конечно…
– По-твоему, нет ничего плохого в том, что мальчик пишет стихи и посвящает их девочке?
Вопрос Тани застаёт меня врасплох, ведь речь идёт, несомненно, о ней самой.
– Думаю, что нет… А что, тебе посвящают стихи? Кто?
– Добрушин Володя… Каждое утро Галка подбрасывает в мою парту тетрадку с новыми стихами…
Я невольно улыбаюсь, представив себе девятиклассника Володю Добрушина: большого, нескладного, в очках, которого даже собственные родители считают «не от мира сего», и его востроносенькую сестрёнку Галку, учившуюся вместе с Олей.
– Мама! Ну что ты смеёшься? – зазвеневшим вдруг голосом говорит Таня, впрочем и сама улыбаясь. На щеках её появляются ямочки. Но серые глаза подозрительно блестят.
– Что ты, Таня! Я и не думаю смеяться! – говорю я и провожу рукой по её волосам. Светлые пушистые волосы Тани в постоянном беспорядке. И сама она жизнерадостная, весёлая, похожа на маленького игривого котёнка. Даже малыши заметили это. Ласкательным именем её было вначале Котик, потом Кот и, наконец, – Васька. И тем, кто не знал эволюции этого прозвища, странно было слышать, как Оля говорила сестре:
«Васька! Ты взял мою ручку?»
Между Таней и Олей в ходу и другое ласкательное имя – Пёс. Потому, что обе они страстно любят животных, особенно собак, и слово «пёсик» для них выражение самой большой нежности.
Мой муж, Иван Николаевич, шутя утверждает, что если взять циркуль и укрепить его на чуть вздёрнутом носике Тани, то можно провести правильную окружность. Подсмеивается он, конечно, любя. Я давно заметила, что отец питает особую нежность к Тане, выделяет её среди остальных детей.
Из кухни слышно, как Оля открывает кому-то дверь. Это пришла Лида. Очевидно, она в хорошем настроении. По всей квартире разносится её сильный, звучный голос:
«Я вся горю-ю… не пойму, отчего?»
Таня, прислушиваясь к пению сестры, болезненно морщится, точно ей попал на зубы песок.
Любимый романс самой Тани – «Средь шумного бала». Она поёт его иногда думая, что её никто не слышит, но поёт робко, точно стесняясь своего небольшого голоса.
В последнее время обнаружился голос и у Оли. Она тоже почему-то стесняется петь, особенно при отце. И только я, когда мы остаёмся вдвоём, имею возможность насладиться её пением. Оля чаще поёт песни со ветских композиторов, и мне особенно нравится одна из них:
За последний год Оля как-то неожиданно вытянулась, выровнялась. Мне нравится смотреть, как она причёсывается. Золотистые волосы окутывают Олю до пояса, она заплетает их в две толстые косы. Но сама Оля не любит, чтобы её заставали за этим делом и нетерпеливо встряхивает головой, отклоняя мои попытки помочь ей.
Мне говорят, что пройдёт ещё год-два, и Оля будет похожа на тургеневскую девушку. Что ж, это не так плохо. Для меня тургеневская девушка – олицетворение чистоты, женственности и скромности. Всегда неприятно видеть девочек, которые, желая привлечь к себе внимание, держатся развязно: громко кричат, хохочут. Но когда я смотрю на Олю, я думаю, что, пожалуй, она чересчур сдержанна, молчалива. Может быть, это объясняется тем, что Оля много читает. Она вся во власти прочитанного. Её редко увидишь без книги.
Вот и сейчас в ожидании обеда Оля с ногами забралась на диван и целиком погрузилась в томик Лескова.
– Шла бы ты, Оля, лучше погуляла! – говорю я, войдя я столовую.
– Да, мама, – отвечает Оля не отрываясь от книги.
Юра, который сидит тут же в комнате, разбирая на письменном столе приёмник, с усилием отвинчивает какой-то шуруп и говорит глухо, не оборачиваясь:
– Наша Лелька когда-нибудь ослепнет, мама… Придётся ей очки носить!
– Да? – иронически-удивлённо отзывается Оля и продолжает читать.
В три часа, как обычно, приходит из университета Иван Николаевич. Он декан биолого-почвенного факультета, заведует кафедрой, читает лекции, занимается научной работой, много печатается. Каждое лето он влезает в свои кирзовые сапоги, надевает старенькую штурмовку и с рюкзаком за плечами отправляется в экспедицию. Уже несколько лет мне не удаётся вытащить его на курорт.
Вот и нынче он собирается поехать со студентами на трассу гослесополосы Сталинград – Степной – Черкесск, чтобы заняться вредителями лесонасаждений. Ведь сейчас вся страна живёт наступлением на засуху. Об этом говорят дома, на работе, в трамвае. Об этом напоминают заголовки газет, радио.
