Внезапно сверху зазвучал голос, очень похожий на собственный голос Йядайи, но на этот раз чужой и непонятный, быстрый и отрывистый.
— Мои сородичи дали ответ на твой вопрос, — сказал Йядайя. — Шарад вполне здоров и прекрасно себя чувствует, хотя его больше нельзя назвать маленьким мальчиком.
— Значит, на вашем корабле не все спят, некоторым удается повзрослеть и состариться? Например, детям?
— Да, некоторые из вас жили и живут среди нас и сейчас нормальной жизнью. Мы им доверяем и не изолируем их.
— Никого из нас нельзя держать в изоляции. Иначе мы можем сойти с ума. Если вы не ставите целью свести нас с ума, тогда выпустите нас на свободу. Несколько раз мне казалось, что я вот-вот спячу. Люди не могут жить водиночку.
Его щупальца словно бы попытались оттолкнуть ее.
— Нам это известно. Лично я не ни за что не согласился бы провести в одиночестве столько месяцев, сколько пришлось провести тебе. Все дело в том, что мы не знали, каким путем лучше всего сводить людей друг с другом, и не раз обжигались.
— Но Шарад и я…
— У него есть мать и отец, Лилит.
Сверху раздался чей-то неизвестный голос, на этот раз говорили по-английски.
— У мальчика были родители и сестра. Сейчас они все спят, все вместе обычным сном. Он все еще очень молод. На каком языке он говорил с тобой, Лилит? — сделав паузу, спросил бестелесный голос.
— Не знаю, — ответила она. — Прежде он был слишком мал, чтобы объяснить мне это, или может быть он пытался, да я сама не поняла. Мне кажется, что он скорее всего откуда-то из Вест-Индии, хотя для вас это наверно мало о чем говорит.
— Нет, это важно — кое-кто из моих сородичей хорошо понимает тебя. Я же спросил из простого любопытства.
— С ним точно все в порядке?
— Он прекрасно себя чувствует.
На мгновение она успокоилась, потом снова начала сомневаться. Быть может этот невидимый голос просто пытается успокоить ее, добиться от нее каких-то уступок?
— Я могу увидеть его? — решительно потребовала она ответа.
— Йядайя? — спросил бестелесный голос.
Йядайя повернулся к ней.
— Как только ты сможешь ходить среди нас без страха, ты немедленно с ним увидишься. Больше не будет ни сна, ни заключения, Лилит. Скоро ты выйдешь из этой камеры. Как только ты будешь готова, тебя выпустят отсюда.
Йядайя так и остался с ней. И теперь, точно так же, как когда-то она страстно желала быть избавленной от своего невыносимого одиночества, она желала только одного — чтобы он ушел от нее. Закончив разговор, он надолго замолчал, и Лилит почти уже было решила, что он заснул — если конечно эти существа вообще спят. Она тоже прилегла, не зная, может ли она тоже позволить себе заснуть в присутствии своего нового знакомого. Это было все равно, что лечь спать и спокойно уснуть в одной комнате с гремучей змеей, зная, что, проснувшись, вполне можно обнаружить живую пеструю ленту под собственным одеялом.
В одном она была уверена полностью — заснуть, повернувшись к Йядайе лицом, она точно не сможет. При том, что заставить себя повернуться к нему спиной она тоже не могла. По крайней мере надолго. Раз за разом задремывая, она просыпалась, вздрагивая, и торопливо открывала глаза, чтобы узнать, не крадется ли к ней ее медуза-сосед. По прошествии некоторого времени она поняла, что совершенно лишилась сил, но поделать ничего с собой она не могла. Хуже всего, что каждый раз, когда она двигалась, начинали шевелиться и щупальца Йядайи, лениво приподнимаясь в ее сторону, словно бы он спал с приоткрытыми глазами — что, похоже, и было.
Сама не своя от усталости, с раскалывающейся от боли головой, к чему под конец присоединился еще и бурлящий желудок, она поднялась с кровати и улеглась прямо на полу, вытянувшись рядом со своим ложем. Теперь, как бы она ни повернулась, Йядайя ей был не виден. Все, что она могло увидеть, ограничивалось подножием стола-платформы, прямо перед ней, и куском стены. Йядайя оказался полностью исключенным из ее мира.
— Нет, Лилит, — вдруг проговорил он, не успела она закрыть глаза.
Она промолчала, притворившись, что не слышит его.
— Ложись на кровать, — продолжил он. — Или на полу вот здесь. Но там спать не нужно.
Она продолжала лежать неподвижно, вся напряженная с головы до ног.
— Хорошо, если ты хочешь, можешь оставаться на месте, но я тогда переберусь на кровать.
Это было невозможно, тогда он окажется прямо перед ней — слишком близко, будет нависать над ней. Медуза, гипнотизирующая своим насмешливым взглядом.
Поднявшись с пола, она не легла, а рухнула на постель, про себя проклиная и его и себя, униженную, и немного поплакала. Всхлипывая, она наконец погрузилась в сон. Ее тело просто не могло больше выдержать такого мучения.
Она проснулась внезапно, как от толчка, и, мгновенно обернувшись, уставилась на него. Он по-прежнему сидел на своей платформе и похоже даже не пошевелился за прошедшее время. Когда пара его щупалец вздрогнула и чуть приподнялась в ее направлении, она скатилась с кровати и опрометью бросилась в ванную. Он дал ее возможность побыть немного одной, умыться и покопаться в жалости и презрении к себе. Она не могла вспомнить, когда последний раз столь долгое время непрерывно испытывала такой сильный страх, чувствовала себя такой растерянной и жалкой. Йядайя даже не пытался что-нибудь сделать, а ее трясло от страха как последнюю трусиху.
Когда наконец он позвал ее, она глубоко вздохнула и вышла из ванной.
— У меня ничего не получается, — сказала она голосом, в котором дрожали слезы. — Прошу тебя, отправь меня на Землю вместе с остальными людьми. У меня все равно ничего не выйдет.
Он ничего не ответил.
По прошествии некоторого времени она снова заговорила, теперь уже о другом.
— У меня тут шрам, — сказала она, дотрагиваясь до своего живота. — На Земле его не было. Что вы со мной сделали?
— У тебя была опухоль, — ответил он. — Рак. Мы избавили тебя от рака, больше ничего. В противном случае болезнь убила бы тебя.
По спине у нее пробежал холодок. От рака умерла ее мать. Рак был у двух ее теток, и бабушку ее трижды оперировали по поводу злокачественных опухолей. Теперь все они мертвы, пали жертвами чьего-то безумия. Но «традиция» ее семьи продолжилась в ее лице, это было похоже на правду.
— И что же вы у меня вырезали вместе с опухолью? — тихо спросила она у него.
— Ничего.
— Ни грамма внутренностей? Ни куска легкого? Ни клочка мочевого пузыря?
— Нет, ничего такого. Мой сородич вылечил тебя. Можешь считать, что ты не потеряла ничего, что хотела бы сохранить.
— Твой сородич, о котором ты говоришь… он оперировал меня?
— Совершенно верно, причем делал это с огромным интересом и вниманием. Он
