своих личных целей. И наконец, Матвей Головинский, мать которого была крупной помещицей в Уфимской губернии, где у меня было имение.
Речь идет о периоде 1904-5 гг. Я жила тогда в Париже. Головинский явился ко мне с визитом. Я приняла его как человека, с матерью которого я была хорошо знакома, но мне не было тогда известно, что он служит в тайной полиции.
Однажды он показал мне и нескольким приятелям сочинение, над которым он работал с Рачковским и Мануйловым. Он сказал, что книга эта имеет целью установить существование обширного еврейского заговора против общего мира. Единственным средством бороться с этим заговором было, по его мнению, выселение всех евреев из России.
Мы посмеялись над этим проектом, но Головинский, по-видимому, очень гордился своей работой.
Мне неоднократно пришлось видеть эту рукопись; видели ее и некоторые мои друзья, среди которых была одна американка, находящаяся сейчас в Нью-Йорке.
Рукопись эта была составлена на французском языке и писана рукой, но разными почерками на желтоватой бумаге. Помню отчетливо, что на первой странице было огромное синее чернильное пятно.
Позднее я узнала, что рукопись эта целиком включена Сергеем Нилусом в знаменитую книгу, напечатанную в типографии Красного Креста в Царском селе.
Как это ни покажется странным, после шума, наделанного этой книгой в Англии и Америке, в России она прошла почти незамеченной и скоро была забыта».
На наш вопрос, что ей известно о Нилусе, княгиня ответила, что она не знает, кто он такой, но что некоторые полагают, что он был судьей и председателем Московского суда.
Относительно трех главных авторов подлога она заявила, что Рачковский исчез после революции 1917 г.,[388] что Мануйлов, приговоренный к нескольким годам каторжных работ за измену; выпущен был на свободу большевиками и состоит у них на службе в Петрограде. Головинский находился в 1910 г. в Париже. Он был арестован в России, обвинен в растрате и приговорен к тюремному заключению. Несколько времени спустя он был выпущен на свободу благодаря ходатайству секретной полиции. Он сделался шпионом, следившим за русскими эмигрантами в Париже.
«Я крайне удивилась, когда встретила его у Ковалевского, быв. тов. министра финансов при Витте. Когда я высказала последнему свое изумление, я получила характерный ответ: «Лучше, чтобы этот человек был с нами, чем против нас, ибо он служит в III Отделении».
Что касается утверждения, будто Протоколы независимо от их достоверности находятся в какой-то связи с революцией, то это бессмыслица. Всякий, кто знал положение дел в России, мог предсказать неизбежность революции. Я сама указала на это в своей книге «За завесой русского двора», появившейся под моим псевдонимом Comte Paul Wasili.
Революция не дело рук евреев. Она вызвана была рядом исторических причин и была неизбежна, подобно всем революциям.
Не будь мировой войны, русская полиция справилась бы с нею, вероятно, на некоторое время, как ей то удалось сделать в 1905 году.
Для меня непонятно, каким образом произошло распространение «Протоколов» в Англии и Америке. Не подлежит сомнению, однако, что те, кто пустил эти подложные документы в обращение здесь и в Англии, принадлежат к той же категории людей, если это не те же лица, которые в России были шпионами и охранниками, готовыми на всякое преступление для достижения своей цели».
В конце января 1909 г., движимый религиозным искательством, я по совету покойного Петербургского митрополита Антония поселился вблизи Оптиной Пустыни.
Монастырь, находящийся в 6 верстах от города Козельска (Калужской губ.), расположен между опушкой густого соснового леса и левым берегом р. Жиздры. Около монастыря имеется несколько дач, на которых жили миряне, пожелавшие в той или иной степени приобщиться к монастырской жизни.
В эпоху, к которой относятся мои воспоминания, братия состояла из 400 монахов, занимавшихся земледельческим трудом и созерцательной жизнью под руководством трех старцев – отцов Варсонофия, Иосифа и Анатолия.
В свое время Оптина Пустынь была источником заметного духовного влияния на одно из крупных течений русской мысли. Оптинское старчество в лице отцов Макария и Амвросия возымело учительское значение для ранних славянофилов. На братском кладбище, рядом с упомянутыми старцами, покоятся их ученики – оба брата Киреевских. А. С. Хомяков и Аксаков часто бывали в монастыре, Константин Леонтьев провел в нем почти все последние годы своей жизни, приняв даже тайно постриг.
В монастырской библиотеке хранилась весьма ценная переписка старцев с этими лицами, а равно с Гоголем и Достоевским. Последний в художественном образе старца Зосимы обессмертил отца Амвросия и его мистическое учение.
Л. Н. Толстой тоже часто посещал Оптину, и, конечно, всем памятно, что там был предпоследний этап его земного пути.
Нелишне будет подчеркнуть здесь, что оптинские старцы решительно ничего общего не имели с проходимцами, именовавшимися старцами, окружавшими царя. Оптинские старцы были люди просвещенные, проникнутые духом любви и терпимости, всегда чувствовавшие себя свободными по отношению к власть имущим и внимательные только к человеческому горю; близкие к народу и понимающие безграничную печаль, они отдавали буквально все свое время на утешение стекающихся к ним тысячами несчастных и обиженных.
Наличие старчества, а равно сохранившиеся там традиции церковной культуры привлекали в Оптину Пустынь тех представителей русской интеллигенции, кто увлекался религиозным исканием.
На следующий день после моего приезда настоятель монастыря архимандрит Ксенофонтий предложил познакомить меня с живущим при монастыре «церковным писателем С. А. Нилусом». О последнем я еще раньше в Петербурге слышал от В. А. Тернавцева, чиновника особых поручении при Синодальном обер- прокуроре и члена Религиозно-философского общества как о человеке безусловно интересном, но с большими странностями.
После обеда в покоях настоятеля я познакомился с С. А. Нилусом. То был человек 45 лет, типичный
