Наоборот, болтовня Фрайма ощущалась настолько неуместной здесь, в этой комнате, что хозяин квартиры уже с трудом сдерживался от резкой отповеди. Этот глупый розыгрыш (а что еще могло это быть!) явно затянулся и пора было его закончить.
— И все же? — Глеб постарался, чтобы голос звучал ровно.
— Кстати, я очень рад, что вы сами не пострадали, и инцидент для вас закончился без серьезных последствий!
— Без последствий?
— Да, конечно! Ведь вы целы, Глеб. Это очень меня радует, и я просто…
— Ты говоришь без последствий?! А про Марину ты так же скажешь? Что она тоже без последствий?!
— Стоп! Вот истерики не надо. Про твою женщину я ничего не говорил. И пришел я не к ней, а к тебе.
— Да, конечно. Вот только она уже не сможет ходить и принимать гостей, — горько отозвался Глеб.
— Это, несомненно, печально. Но все же позволь заметить тебе, что сам ты без царапины, хотя должен бы уже кормить червей. Редкостное везение.
— О чем ты? Или ты что-то знаешь?
— Не делай такие большие глаза. Да, я чуть-чуть знаю, но главное тебе расскажет мой хозяин.
— У нас нет хозяев.
— Полно тебе. У тебя нет, у меня есть. И мой хозяин просит тебя приехать к нему для очень серьезной беседы.
— Так. Я никуда не поеду, пока не получу от тебя объяснений. Настоящих объяснений. Тем более, ты явно говоришь меньше, чем знаешь.
Глеб присел на край головой кровати, но потом оглянулся, шагнул к стене и устроился там на корточках. Голая кроватная сетка притягивала к себе взор, лишний раз возвращая мыслями к случившемуся. Глеб с усилием перевел взор на худощавого собеседника и постарался собраться с мыслями.
— Говоришь — должен был быть я. То есть ты знаешь, кто на нее напал. И знаешь, почему этот кто-то хотел напасть на меня.
— Это даже не секрет.
— Тогда рассказывай.
Фрайм вздохнул. Так вздыхают, когда капризный ребенок в сотый раз просит рассказать сказку. Чуть сменил положение в кресле и начал.
— Много тысячелетий назад жил сильный народ, способный к подвигам и свершениям. Но их предводители не поделили власть, и подданые после междоусобных войн рассеялись по всему миру, разделив свою кровь и способности среди других народов. И теперь мой господин ищет праправнуков этих людей, чтобы попросить их оказать ему услугу. Ты один из этих родственничков.
— Какая кровь, ты о чем?
— Кровь Перворожденных. Большие возможности и большая головная боль для всех окружающих.
Улыбка Фрайма стала шире. Несомненно, он получал удовольствие от происходящего.
— Ага. И ты шел, шел по улице, увидел мою квартиру и решил — вот оно место, где живет человек с нужной тебе группой крови.
— Не группой крови, а с частью крови перворожденных. Многие кланы пустили по свету разные талисманы, способные выявлять подобных людей. После того, как талисман отзовется, остается лишь по запаху найти нужного человека. И посылают нас, гонцов. Мы должны найденного привести к знающим и мудрым людям, а те уж объяснят вам все подробно.
— И где этот талисман? — Глебу пришла в голову мысль потихоньку свернуть беседу. Собеседник явно не производил впечатление психически здорового и нес какую-то чушь. Но как вытолкать его из квартиры, особенно учитывая торчавшую из сапога рукоять ножа.
— Вот он, — и Фрайм жестом фокусника раскрыл левую ладонь, в которой покоилась каменная обезьянка. Она нахально скалилась в лицо Глебу, а у него перед глазами возник другой оскал, окрашенный кровью и плотью женщины.
— Значит, талисман. И ты по его запаху прибежал сюда. Или, может, не смог прибежать? Ты же человек. Человек, а не собака. Ты не можешь бежать по запаху. Ты лишь забросил обезьянку и ждал, пока идиот вроде меня ее схватит. А потом… А потом ты спустил собаку. Свою паршивую серую собаку, что пришла ко мне в дом и убила мою подругу. А собиралась убить меня? Получается, она не смогла, и ты решил завершить начатое.
— Нет. Харнет вырвался случайно. И я смог встретиться с тобой после долгой погони по его следам. Говорю тебе, случившиеся лишь несчастный случай, ошибка.
— Ошибка. Да-да, ошибка. Ошибка, что я с тобой разговариваю. И твой нож в сапоге — тоже ошибка. И эта паршивая собака…
— Это не собака, сколько раз тебе повторять!
Но Фрайм не успел закончить фразу. Глеб, распознавший перед собой врага, признавшегося в смерти Марины, уже не раздумывая прыгнул на сидящего в кресле человека. Только что он сидел на корточках — и уже врезался в сидящего, вцепился ему в горло с нежданной для самого себя яростью. Вот он, враг, отнявший у него женщину, которую он любил! Вот его горло, которое уже трещит под пальцами, осталось лишь еще чуть-чуть, еще немного! А потом он возьмет оружие и найдет того паршивого зверя, которого спустили на него.
Человек в безрукавке опешил лишь на секунду. После мгновенной заминки он рванул сцепленные руки вверх, ударом освобождаясь от захвата и сверху продолжил удар открытыми ладонями по ушам. В голове лишенного опоры Глеба хлопнуло, а Фрайм уже вывернулся из-под него и оказался не на кресле, а на полу. Не видя противника, Глеб все же лягнул взад. Судя по всхлипу, куда-то попал. Перевалился за кресло и развернулся, выставив перед собой сжатые в кулаки руки. Теперь мужчин разделяло лишь кресло. Оба стояли в полуприседе, в защитной стойке. Но если Глеб казался растрепанным дворовым псом, вырвавшимся из уличной свалки, то Фрайм походил на дикого лесного кота, которого сбросили с дерева и лишь разозлили, но никак не потрепали.
Он пригнулся с выставленными открытыми вперед руками, глаза с яростью смотрели исподлобья. Тело медленно покачивалось из стороны в сторону, а взгляд ловил каждое движение Глеба. Фрайм дернулся вперед раз, другой, проверяя реакцию противника. Глеб успел лишь сжаться и поднять кулаки ближе к лицу. Третий бросок он увидел, но отреагировать не сумел. Правая рука попала в захват, рывок — и тело пошло следом за рукой. Кресло ударило по ногам, и Глеб завершил полет, тяжело врезавшись головой в стену. Фрайм отпустил руку и осторожно нагнулся проверить пульс на шее. Потом сел на пол рядом и стал вращать головой, сипло ругаясь сквозь зубы.
Голова просто раскалывалась. Глеб осторожно открыл глаза, и свет взорвался внутри черепа, будто только и ждал этого момента.
— Дурак. И стоило на меня бросаться. Ехали бы сейчас спокойно до места, так ведь нет, тебе обязательно все нужно испортить.
— Это ошибка, — просипел Глеб. Слова выходили с трудом, а мысли ворочались чугунными шарами, вызывая боль самим фактом движения. — Это какая-то ошибка, этого не может быть.
— Что ты говоришь! Вот уж не знал.
— Я не перворожденный. Во мне нет ничьей крови. И у меня нет хозяев.
Фрайм нагнулся к лежащему, рывком приподнял его лицо к себе и ощерился.
— Я мог бы ошибаться, если бы не одно но. Я не говорю на вашем языке. Я его просто не знаю. Я говорю на старо-ордорском. И ты меня понимаешь. И сам говоришь, даже не замечая этого. Все Перворожденные знают ордорский. Это ваш отличительный признак.
— Я не понимаю, — и Глеб замолк на полуслове. Только после сказанного он осознал, что и в самом деле говорил с гостем не на русском, а на каком-то певучем наречии, которое возникло из каких-то глубин
