наваждения.
Он услышал крик Рэдерле, и почти сразу же перед его глазами мелькнула ворона. Он простер к ней руки, но она выпорхнула прямо из его пальцев. Разум его угодил в мысленную ловушку, и в следующий миг связь разрушилась. Мощь, которой он не ощутил, полыхнула и оказалась поглощена. Вновь возникло лицо Гистеслухлома, размытое в неестественном, невиданном прежде Моргоном свете. Он почувствовал слабое движение сбоку и вскричал, так и не поняв, что же у него отобрали, затем обернулся и увидел у себя за спиной звездный меч – и Гистеслухлома, бесконечно долго поднимающего его; три звезды вбирали свет и тени, пока не взорвались огнем и тьмой над головой Моргона. Он оказался обездвижен: звезды завладели его глазами, его помыслами. Он наблюдал, как они достигли вершины подъема и задержались, а затем, словно три горящие стрелы, понеслись вниз, прямо на него. Тут он снова увидел арфиста, стоящего под ними так же спокойно, как в королевском зале Ануйна минувшей весной.
Из горла Моргона вырвался крик. Меч упал с бешеной скоростью и поразил Высшего. Он вошел в сердце, затем раскололся в руках Гистеслухлома. Моргон, почувствовав неожиданную свободу, поймал его высоко на лету.
У него перехватило дыхание – горе, словно клинок, пронзило его сердце. Высший ухватил его за плечо – изуродованными руками арфиста, покрытыми шрамами руками волшебника. Он порывался что-то сказать, лицо его колебалось в пелене Моргоновых слез – то одно, то другое...
Моргон прижал его к себе, чувствуя, как в нем зреет ярость и страдание, но Высший уже начинал исчезать. Он протянул руку, изваянную из алого камня и пламени, и коснулся звезд во лбу у Моргона.
Высший прошептал его имя. Рука его скользнула к сердцу Моргона.
– Освободи ветра.
16
Крик, который был даже не криком, а зовом ветра, вырвался из самого сердца Моргона. Высший в его руках обратился в пламя, а затем – в воспоминание.
Эхо раскатилось по всей башне – низкое, густое, оно все нарастало и нарастало, пока вдруг не задрожали древние камни. Ветра били в башню, как молоты, – удар за ударом, точно по гигантской струне арфы, на полуразрушенные стены обрушивалась скорбь. Моргон не знал, какой голос в неистовом разгуле прекрасных звуков принадлежит ему. Он потянулся к своей арфе. Звезды на ней стали черны, словно ночь. Моргон провел по ней рукой – или острым лезвием ветра. Струны лопнули. Когда с воем разорвалась самая низкая, камни, истинные и мнимые, дрогнули и начали падать.
Ветра цвета камней, огня, золота, ночи полетели вокруг него витками, а затем – прочь, вниз. Башня взревела и обратилась в огромную груду обломков, и Моргон рухнул на траву рядом с ней.
Он нигде не ощущал мощь Гистеслухлома и Эриэл, словно Высший сковал их в последний, предсмертный миг. Снег, падающий с мертвенно-белого неба, взвихривался вокруг него и таял, едва касаясь земли.
Голова его шла кругом от мощи землезакона. Он слышал безмолвие корешков травы под своими ладонями; он взирал на разрушенную Башню Ветров немигающими глазами призрака из Ана на краю равнины. Могучее дерево склонилось под дождем на Задворках Мира, почти касаясь ветвями мокрого косогора; он почувствовал, как сместились и вывернулись из почвы корни при падении гиганта. Сигнальщик в войсках Астрина поднес к губам свою золотую трубу. Мысли землеправителей заклубились в сознании Моргона – мысли, полные скорби и страха, хотя никто не понимал почему. Весь Обитаемый Мир, казалось, возник между его руками и травой, пронзив все его тело, протянувшееся от диких холодных пустошей до изысканного двора в Ануйне. Он был камнем, водой, опустошенным полем, птицей, рвущейся против ветра, раненым королем, предающимся отчаянию на песках чуть ниже Равнины Ветров, турами, призраками и тысячей хрупких тайн робких ведьм, говорящих свиней и уединенных башен, которым требовалось найти место в его душе. Трубач набрал в грудь побольше воздуху и заиграл. В то же мгновение Великий Крик воинств Ана огласил равнину. Звуки, стремительный натиск знания, утрата, снедающая сердце Моргона, внезапно захлестнули его. Он снова закричал, упал наземь лицом вниз и зарылся в мокрую траву.
Могучая рябь пробегала через его разум, колебля мысленные связи с землей, которые он выстроил. Он понял, что смерть Высшего освободила всю мощь Властелинов Земли. Он ощущал их души – древние, неистовые, словно огонь и море, прекрасные и беспощадные, намеренные его сокрушить. Он не знал, как с ними биться. Не двигаясь, он видел их внутренним зрением, разверзнувшихся и летящих по всей Равнине Ветров со стороны моря, подобно волне, в образах людей и животных, – и мысли их мчались впереди этой волны, словно разведывательный отряд. Они коснулись его раз, другой – коснулись, исторгая знание из его мозга, разрывая связи, которые он унаследовал, пока его сознание дубов из зеленой дубравы, туров, пахарских лошадок, рунских земледельцев, всех крупинок Обитаемого Мира не начало его покидать.
Он ощутил это как новую утрату, страшную и пронзительную. Он пытался ей противиться, следя, как все ближе и ближе подступает роковая волна, но это было все равно что желать помешать морю унести песчинки из его ладоней. Войска Астрина и Мэтома громыхали по равнине с севера и юга, их знамена, словно последние листья, полыхали в зимнем небе. Моргон понимал, что их всех истребят, даже мертвых. Ни сознание живого, ни воспоминания мертвеца не смогли бы сохраниться после натиска мощи, которая пожирала даже его чудесную силу. Мэтом скакал во главе своих войск. За деревьями Хар готовился выпустить на равнину туров. Рудокопы Данана, поддерживаемые справа и слева стражами Моргол, потянулись вслед за имрисцами. Моргон не ведал, чем им помочь. Тут он осознал, что с юго-восточного края равнины упорно стремятся ему на выручку Элиард и хедские земледельцы, вооруженные, пожалуй, лишь молотами, ножами и кулачищами.
Он поднял голову; ощущение их близости внезапно поколебалось, едва неизвестный разум нахлынул на его сознание. Весь Обитаемый Мир стал темнеть – частицы его жизни откалывались и исчезали... Он хватался за них, пальцы его оплетала трава, и он понял, что не оправдал надежды Высшего. Затем в некоем туманном уголке его “я” отворилась дверь, и он увидел, как Тристан выходит на крылечко в Акрене, слегка дрожа на холодном ветру, и глазами, потемневшими от страха, смотрит в сторону материка, где беснуется буря.
Он поднялся на колени, а затем и на ноги – со всем своим неистребимым упрямством, которым наделил его маленький остров. Ветер хлестнул его по лицу, и Моргон едва сумел устоять под его диким порывом. Он стоял в сердце хаоса. Живые, мертвые, Властелины Земли вот-вот готовы были начать вокруг него битву; землезакон Обитаемого Мира вырывали из его власти – он освободил ветра. Они разгулялись по всему Обитаемому Миру и говорили ему о лесах, которые гнутся и вот-вот станут ломаться в щепки, о деревнях, где рассыпаются домишки и в воздухе кружат камыш и дранка. Море вздымалось – вот-вот оно затопит хибару с лежащим в ней королем Хьюриу, если Моргон ничего не предпримет. Элиард падет, если Моргон не остановит его. Он попытался дотянуться до мыслей брата, но, ища его на равнине, лишь запутался в паутине неведомо чьих “я”.
Он терял знание и мощь – точно волна подтачивала скалу, и казалось, нет от нее избавления, нет иного образа, который он мог бы сотворить в уме, чтобы отбить ее удар. И тут он увидел, как на траве перед ним
