Мария наблюдала за тем, как его возводили, видела, как серебряные башни возносились к небу. Когда отель был готов и отец получил место главного специалиста по соусам, она уговорила его взять ее в отель, а оказавшись здесь, изучила величественное здание вдоль и поперек – его бесконечные коридоры, огромный вестибюль с удивительной бронзовой статуей дамы с козочкой, красивую-красивую мебель, подземные помещения под вестибюлем, где находились бильярдные и комнаты для игры в шафл-борд[3], а также ванны с минеральной водой, комнаты для массажа, кафе и даже гостиничное казино.
Больше всего девушке поправился Большой зал, где находились бесценные произведения искусства и старинная мебель. Отец рассказал ей, что шкафчик, которым она так восхищается, некогда принадлежал королеве Изабелле и королю Фердинанду Испанскому, а также Марии, королеве Шотландии. Мария подумала, что эта комната похожа на большой музей.
И еще ей очень понравились статуи, стоявшие на главной лестнице отеля, – две африканские девушки с красивой блестящей кожей, сверкающей в электрическом свете.
Мария самодовольно считала, что личное знакомство с отелем делает ее привилегированной особой. Ей нравилось это огромное здание, она чувствовала себя здесь как дома в гораздо большей степени, чем в маленьком коттедже на окраине Айбор-Сити, где жила ее семья. Отец знал, как она любит отель, и поскольку Мария была его единственной дочерью, часто позволял ей приходить вместе с ним на работу. Именно он устроил так, что Мария смогла побывать на этом удивительном празднике, несмотря на упорные возражения матери, и девушка была очень благодарна отцу.
Она пригладила юбку своего синего хлопчатобумажного платьица и отбросила на спину прядь длинных блестящих черных волос, упавшую ей на плечо. Пусть у нее нет чудесных туалетов, как у этих прекрасных дам, зато у нее есть нечто большее – она очень хорошо знает отель. А они – нет.
Мария едва заметно улыбнулась и пообещала самой себе, что навсегда запомнит этот самый необычный в ее жизни вечер.
Глава 1
Джессика Мэннинг сидела в диване-качалке на передней веранде родительского дома и обмахивалась японским веером, пытаясь привести в движение воздух и хоть немного передохнуть от влажной апрельской жары.
В доме воздух был напоен запахом абрикосов и сахара: мать Джессики вместе с Руби, их служанкой, консервировала на кухне абрикосы, – один из деловых знакомых мистера Мэннинга подарил им целую корзину этих фруктов.
Джессика представить себе не могла, как в такой день можно стоять у горячей плиты, и была очень рада, что получила отказ на свое предложение помочь. Она взмокла и умучилась так, словно с раннего утра занималась тяжелой работой; и ей было скучно, просто безумно скучно. Стоило огромных усилий даже легко отталкиваться от пола и тихонько раскачивать качалку.
Хотя было всего десять часов утра, белое батистовое платье Джессики, бывшее свежим и хрустящим, когда она надевала его, уже смялось, а под мышками и на спине стало влажным. Девушка опять подумала о матери, работавшей на кухне с Руби, и виновато вздохнула. Ну что же, мать ведь не
Джессика еще раз вздохнула. Иногда бывает очень трудно, если у тебя такая безупречная и красивая мать. Конечно, она очень любит маму, восхищается ею, это само собой разумеется, но она не может не сравнивать себя с нею.
Не то чтобы сама Джессика была безобразна, просто ее бледные, тонкие волосы никогда не слушались их обладательницу, вечно висели растрепанными прядями вокруг лица и шеи, и нужно было постоянно прилагать усилия, чтобы выглядеть аккуратно. А ее мать всегда выглядела так, словно только что вышла из галантерейной лавки. Вне зависимости от того, чем она занималась, ее прическа была безупречна. Джессика завидовала довольно жестким, но тяжелым и блестящим рыжевато-каштановым волосам Анны Мэннинг, строгим, красивым чертам ее лица и синим глазам.
Джессика унаследовала отцовские волосы – хотя их у нее было гораздо больше, чем у него, потому что отец быстро лысел, – и его зеленоватые с крапинками глаза. О Джессике говорили, что она хорошенькая. Как-то раз она слышала, что одна из подруг матери отозвалась о ней в разговоре: «изящна, как статуэтка дрезденского фарфора, и столь же мила». Джессика знала, что многие подруги завидуют ее бледному модному цвету лица и осиной талии, но если бы у девушки был выбор, она предпочла бы быть такой, как мать, – меньше ростом, с более округлыми формами груди и бедер, более яркой и заметной. И все-таки, наверное, нужно радоваться, что она не совсем безобразна, вроде бедняжки Сэлли Мак-Джилл, которая унаследовала от отца длинный нос, похожий на клюв, а от матери – слишком близко посаженные бесцветные глаза.
Джессика опять раскачала качалку и опустила веер на колени – толку от него все равно никакого.
Она подумала о сегодняшнем дне и о том, чем его заполнить. До завтрашнего вечера, когда у Дульси Томас назначена вечеринка в шесть часов, не ожидается ничего интересного; и вообще в течение недели ждать ей нечего, кроме этой вечеринки. Этот год был действительно самым скучным из всех, которые Джессика могла вспомнить. Иногда ей хотелось, чтобы родители переехали в какой-нибудь большой, интересный город вроде Нью-Йорка или Бостона, где можно ездить в театры, посещать концерты и ходить по музеям; а еще там бывают вечеринки, множество вечеринок.
Конечно, в Тампе тоже не обходилось без вечеринок, но реже, чем хотелось бы, и на них собирался всегда один и тот же круг друзей, который она слишком хорошо, слишком долго знала, чтобы обнаружить в нем что-либо захватывающее. Молодых людей вечно не хватало, а те, что там появлялись, производили на Джессику весьма унылое впечатление. Большинство из них она знала со школьной скамьи, и все их грешки и слабости были у нее как на ладони.
Снова взяв веер, она принялась лениво помахивать им. Ах, если бы у нее было чем заняться! Если бы произошло что-нибудь захватывающее!
Когда военный корабль «Мейн» был взорван в Гаванском порту и пошли разговоры о войне с Испанией, Джессике показалось, что вот-вот начнется что-то интересное, но настал апрель, и все разговоры
