Теперь он понял, что все это – иллюзия, мгновенное ослепление. Выполнять супружеские обязанности становилось для него все труднее и труднее, а это было унизительно. А после ночи любви он чувствовал полное изнеможение, сильное сердцебиение, иногда сопровождаемое болезненными ощущениями; дыхание становилось прерывистым, и требовалось время, чтобы оно пришло в норму. Он все чаще вспоминал о том, что люди смертны, и испытывал страх перед будущим.
Утешало лишь то, что женщинам совокупление не приносит наслаждения – это общеизвестный факт; они просто терпят, чтобы доставить удовольствие мужчине. Но вот если бы он мог зачать с Ханной ребенка! Видит Бог, как страстно хочет он иметь сына, который после его смерти унаследует «Малверн»!
Потом вдруг появилась еще одна мысль. Что, если он внезапно умрет? Сегодня, будучи в Уильямсберге, он непременно должен встретиться с адвокатом и составить завещание, согласно которому «Малверн» остается Ханне либо его сыну – в том случае, если такое чудо произойдет прежде либо вскоре после его, Вернера, смерти. Уж это он обязан сделать для Ханны. Если он умрет, не оставив завещания, суд, конечно, обойдется с Ханной сурово. Закон лишает женщин почти всех прав. При наличии же завещания у Ханны будут какие-то права на поместье. Что станется при этом с «Малверном», одному Богу ведомо. Конечно, молодая женщина не сможет самостоятельно управлять им. Но она хотя бы сможет продать его, если у нее будет законное право на владение.
Тихонько пробормотав ругательство, Вернер потряс головой. Говорят, если человек начинает серьезно размышлять о своей смерти, он скоро умрет. Скорее всего это бабушкины сказки, но все же…
Они подъехали к Уильямсбергу. Вернер увидел, что его коляска приближается к месту, где будет происходить аукцион. Кругом царила атмосфера праздника, словно собравшиеся съехались на карнавал. Повсюду стояли разносчики, торгующие едой и напитками. Мужчины и женщины были одеты по- праздничному; вокруг шумно резвилась ребятня.
Эта обстановка тоже вызывала у Вернера отвращение. Для такого события гораздо уместнее была бы скорбная атмосфера, как на похоронах.
Однако он знал, что с его мнением согласятся лишь очень немногие, и уже давно научился держать свои взгляды при себе. И без того многие считали, что он обращается со своими рабами чересчур либерально. Уже то, что он сделал надсмотрщиком чернокожего, произвело скандальнее впечатление. Но прибегнуть к помощи того же чернокожего надсмотрщика, чтобы решить, каких рабов покупать, – это уже выходило за рамки здравого смысла!
И только одному Вернер был рад: рабы, которых выставляли один или два раза в год на аукционе в Уильямсберге, не были, как правило, только что привезены работорговцами из Африки; они не были закованы в цепи, не умирали с голоду, не были охвачены ужасом, не понимая, где они и зачем здесь находятся.
Большая часть работорговых судов разгружали свой чудовищный груз далеко отсюда, на Юге, на побережье Каролины. Рабы, выставляемые на продажу в Уильямсберге, чаще всего принадлежали плантаторам, у коих оказывались лишние рабочие руки, либо рабовладельцам, у коих дела шли плохо и кто продавал невольников по чисто экономическим соображениям. Таким образом, большинство рабов были из этих же мест. Правда, работорговцы из колоний, расположенных в Каролине и других южных территориях, иногда появлялись на здешнем аукционе со своими рабами, но Вернер давно велел Генри выбирать только местных невольников.
Вернер сидел в своей коляске, остановившейся на краю площади. Ни малейшего желания смешиваться с другими покупателями у него не было. Возможно, им это и казалось необычным. Однако поскольку они, как ему было известно, считали его человеком странным, непохожим на прочих плантаторов, это его мало волновало.
Генри был занят тем, что курсировал между коляской и помостом, на котором стояли рабы. Когда он советовал кого-то купить, Вернер приподнимался со своего места и громко называл свою цену. Он приехал с намерением купить восемь человек; это должны быть мужчины в расцвете лет. Поскольку он неизменно давал хорошую цену, купить тех рабов, которых выбрал Генри, не составляло труда.
К полудню Вернер приобрел семерых из намеченных восьми человек. Он радовался, что дело идет к концу. Скоро уже повозки отправятся в «Малверн». Вернер зажег сигару от горящей свечи, вставленной в подсвечник на дверце коляски, откинулся на спинку сиденья покурить и расслабиться. Спустя какое-то время он вытянул шею, чтобы выглянуть в окно, и увидел, что Генри разговаривает с одним из немногих оставшихся рабов, стоявших в очереди и ожидавших, когда их выведут на помост.
Человек, с которым разговаривал Генри, был среднего роста, но широкоплеч и очень силен. Вся его одежда состояла из рваных штанов. На его широкой груди мускулы переплетались, точно змеи. Он выглядел человеком в самом расцвете сил. Но тут Вернер заметил нечто такое, от чего содрогнулся.
Этот невольник был в цепях – цепи сковывали его лодыжки и запястья. Значит, это либо беглый, либо смутьян. Других объяснений быть не могло.
В это время Генри отошел от раба и направился к коляске. Вернер сошел ему навстречу.
– Маста, – сказал Генри, – я говорить с сильным парнем. Его звать Леон. Я думать, это хорошая покупка.
Вернер затянулся сигарой.
– Но этот человек закован в цепи, Генри. Что это значит?
– Он быть в бегах, маста Вернер, – ответил Генри, немного смутившись, – он убегать несколько раз, но я думать…
– Я всегда доверял твоему суждению, Генри, ты это знаешь. Но беглый? С ним хлопот не оберешься.
– В том-то и дело, – тихо проговорил Генри. – Он говорить, ему надоедать убегать, всегда быть в бегах. Я говорить ему, что вы хороший маста, лучше всех здесь. Он клясться, что хорошо себя вести. Ему надоедать, что за ним всегда охотиться с собаками, надоедать, что его пороть кнутом и держать в цепях. Он говорить, что, если вы хороший маста, он работать хорошо и не убегать. А раз он в цепях, – нерешительно добавил Генри, – его отдавать дешево, вы знать.
– Генри, я просто не знаю, что делать. Беглый раб…
– Его привозить сюда с Юга. Его маста надоедать, что он все время убегать, и он думать – никто его там не купить. Беглые, которых я знать, они по большей части с норовом, они не любить, когда с ними обращаться жестоко. Обращаться с ними хорошо – они хорошо работать. Купить его – я обещать, он быть самый лучший работник на плантации.
Вернер внимательно смотрел на закованного в цепи раба; вид у того был удрученный, он стоял, свесив голову. Если его и купит кто-нибудь, то первое, что наверняка сделает покупатель, – выпорет его, чтобы сломать непокорный нрав. И Вернера охватила жалость. Мгновенно приняв решение, он кивнул:
– Ладно, Генри. Прежде ты ни разу не ошибался. Но отвечать за него будешь ты. Ясно?
Генри улыбнулся и поспешно направился к помосту. Продавец принялся расхваливать товар, упирая на цветущий возраст невольника и на его силу, тщательно избегая упоминания о цепях.
Он назвал первоначальную цену, и Вернер первым воскликнул:
– Пять фунтов!
В толпе раздался ропот, на Вернера оборачивались. К нему подошел Барт Мэйерс.
– Малкольм, вы спятили? Хотите купить ниггера в цепях? Это же беглый оттуда, с Юга.
– Генри посоветовал мне купить его.
– Генри! – фыркнул Мэйерс. – Какой вы чудак, Малкольм Вернер! Доверяете суждению одного ниггера о другом ниггере!
Кто-то из толпы назвал другую цену, и Вернер повысил свою.
– Ну, смотрите, дело ваше. Однако, по-моему, это глупо. – И Мэйерс отправился восвояси.
Кончилось тем, что Вернер купил невольника за пятнадцать фунтов – смехотворно низкую цену.
– Ладно, Генри, – бодро сказал он, – сажайте людей в повозки и поезжайте в «Малверн». Я еще побуду в городе. У меня здесь дело.
Когда новые рабы сошли с повозок в «Малверне». Генри велел им не расходиться и обратился к ним с небольшой речью. Тот, кого звали Леоном, уже освобожденный от цепей, слушал со спокойным и скептическим видом.
– А теперь, ниггеры, вы слушать хорошенько, что я говорить. Эта плантация – не плохая плантация.
