проникся к нему отеческим чувством, старался всячески оберегать. Он понимал это и был привязан ко мне со всей душевной силой.
— Вы, товарищ старший лейтенант, лежите тут, в случае чего, прикроете. Я выдвинусь к тому сараю. Если все в порядке, подниму винтовку прикладом вверх. Идет?
— Нет, Коля. Я пойду сам, и ты меня прикроешь.
— У вас и рука, и нога, и плечо побиты, а у меня одна коленка задета, и та подживает, наступать стало не так больно. Разрешите?
— Не разрешаю.
— Почему?
— Нельзя перечить старшим.
— Есть не перечить...
Несмотря на всю нашу одичалость, Коля полностью сохранил понятие о дисциплине, всегда был исполнителен, послушен. Да и на Терентия с Артемом я тоже пожаловаться не мог. Эти пожилые, бывалые солдаты относились ко мне с должным уважением, быстро соображали, что к чему, не расточая своих и без того малых сил, любое дело делали умно и сноровисто. Не виню их за пристрастие к курению, потому что сам грешен...
Опираясь на палку, я медленно пробирался между кустами ольшаника, укрываясь за молоденькие ели с зеленым лапником. Вышел на огород с торчащими из-под снега капустными кочерыжками. Короткий свист пули и выстрел заставили меня упасть в наполненную водой борозду, из которой я тут же быстро перекатился в ямку, более глубокую. Вода, пронзенная в бороздке несколькими пулями, брызнула грязью.
Стало ясно: чтобы выловить остатки жителей и наши отдельные группы, каратели установили в Дабуже секретный пост. Меня можно было снять запросто, но у фашиста, видимо, не выдержали нервы, и он промахнулся.
Долго полз я на левом боку, измазав в грязи брюки, полушубок, пока не скатился в мертвое пространство балки.
Этой неразумной вылазкой мы окончательно усложнили и так нелегкое свое положение.
Собравшись в заранее условленном месте, мы отошли краем болота с полкилометра на запад и внезапно наткнулись в тонком молодом сосняке на страшную, потрясшую нас картину. В сухой, желтой, звонко колышущейся на ветерке осоке лежали запорошенные снегом старики, женщины, дети.
Это было еще одно новое преступление фашистов, забыть о котором никто из нас не имел права...
Идти в лагерь было нельзя. Я объяснил своим товарищам, что теперь нам будет трудно, как никогда. Появлением в деревне мы выявили свое присутствие. По нашим следам в любое время могут пожаловать «гости», и даже не позднее сегодняшнего дня.
Ошеломленные и подавленные увиденным, ушли в глубь болота, выбрав относительно сухое место, в кочкарнике, среди свежих елок и сосенок.
Это был удручающе мрачный, печальный и мучительный день. Нельзя было встать, пройтись, чтобы хоть немножко размять стывшие на холоде ноги в истерзанной обуви и все продрогшее тело. Не дождавшись сумерек, вынуждены были вернуться в лагерь, к спасительному огневищу. Разбитые, закоченевшие, мы быстро развели костер и поставили на огонь чугун с разрубленной на куски коровьей головой, которую нашли в лесу.
В сотне метров от нашей землянки скрещивались две просеки, по одной из них с юга на север проходила дорога на Дабужу. По ней мы в лагерь не возвращались, зато хорошо были видны утренние следы. Это было начало наших ошибок. Надо ждать «гостей». Я был убежден, что они появятся, поэтому выставил наблюдателя. Стерегли эту дорогу по очереди.
Начало темнеть. В чугуне бурно кипело варево. Костер отрадно согревал продрогшие тела. Ребята решили было развязать наши скатки и просушить одеяла, но я запретил это делать, сказал, что устроим просушку позднее.
— Думаете, что все-таки придут? — спросил Артем.
— По логике событий сегодняшнего дня — обязательно. Смотрите, братцы, в оба глаза,— предупредил я.
Каратели выследили нас по всем правилам науки. Однако в ночном лесу у них сдали нервы, не выходя из кустов, они заорали:
— Банда! Рука вверх!
Нас как ветром сдуло в низину. Выпущенные из автоматов трассирующие пули стригли верхушки старых елей и сосен.
Долго бродили по тихому, сумрачному лесу, пока не собрались в еще более густом ельнике, где месяц тому назад на госпиталь сыпались из контейнеров мелкие бомбы. Казалось, что мы прошли через все тяжкие испытания, которые все время посылала нам судьба, и худшего быть не может. Сидим в ночном бору, не видя друг друга, лишь слышим судорожные вздохи да шелест падающего снега. Положение отчаянное. Все наше скудное имущество, а главное — не заменимые ничем, спасительные теплые одеяла и мои войлочные сапоги остались там, у костра.
Теперь мы не могли ступить и шагу. Куда бы ни пошли, нас выследят, как зайцев по первому насту...
— Что будем делать, товарищ командир? — дрожащим голосом спросил Артем.
— Пойдем обратно на свое старое место.
— Обратно? А вдруг там...
— Не останутся они в лесу, да и не поверят, что мы вернемся.
Я старался мыслить за противника, неплохо зная его психологию. В лес он ходил вооруженный до зубов и большими силами. Соваться в лес малочисленными группами он не отваживался.
У нас же не было другого выхода. Там остались запасы продуктов, теплые наши одеяла.
— Уж раз они выследили, жить там нельзя,— сказал Терентий.
— А теперь куда ни пойди...— вздохнул Коля.
У нас оставался один-единственный шанс на спасение — правда, опасный и призрачный, но все же шанс: идти через линию фронта.
Брели в темноте томительно долго, казалось, что идем куда-то на край света и под каждым кустом нас подкарауливает враг. В сознании свежо, неотступно мерещились застывшие под снегом люди, шубейки, самотканые поддевки, детские валенки.
К костру привел запах горящего тряпья. Одежонку нашу, что не успели надеть, одеяла, мои войлочные чулки каратели побросали в костер — остались неуспевшие сгореть лоскутья. Одного они не сделали — не догадались опрокинуть чугун, где варилось мясо с картошкой.
— А может, они насыпали какой отравы? — усомнился Артем.
Это поставило всех в тупик. Из чугуна так вкусно пахло варевом... Поколебались немножко и достали из-за голенищ ложки. Голод не тетка...
Почти всю ночь готовили дорожный запас. Измельчили на сделанной из консервной банки терке сырую картошку, добавив остатки ржаной муки, напекли лепешек. Весь запас продуктов поделили поровну и, не дожидаясь рассвета, покинули лагерь. Стараясь замести следы, шли глухими болотными тропами. На другой день случайно наткнулись на жителей из села Иванищевичи, которые, узнав о расправе в Дабуже, бросили дома и ушли в лес. Мы передневали возле них. Люди жили в постоянном страхе и откровенно завидовали, что мы идем к своим, через линию фронта.
— Дай-то вам бог! — Дед Андрей Горошко, погладив седую дремучую бороду, начертил на снегу схему, указав, где поблизости находятся деревни, какие из них заняты противником.
Объяснил, как нам лучше пройти, и заверил, что на Проне лед запросто держит человека.
— Сейчас вороги, как червяки, залезли там в землю, спутались колючей проволокой. Дрыхнут они крепко, проскочите.
— Откуда вам, дед Андрей, известны такие подробности? — спросил я.
— Наши партизаны туда-сюда ходят, у меня тут задерживаются и сказывают.
Я перерисовал дедовскую схему на кусок картона и потом пользовался ею как картой.
