Оказывается, именно он, в сущности, этот конфликт спровоцировал, когда был начальником военной базы на Филиппинах. И хотел теперь знать, каким бы стал мир, если бы в то злосчастное утро 2018 года он не поднял по тревоге звено F-16 и не бросил на перехват китайского МИГа. Запись была четкой, генералу удалось попасть в желаемую альтернативу с первой попытки, и ничего хорошего для себя лично он там не обнаружил: снятие с должности, трибунал, добровольный уход в отставку, тихая ферма в Техасе, старость и воспоминания о неслучившихся победах. Генерал покинул Институт, уверенный в том, что решение атаковать было правильным. Зачем ему тихая сельская старость? А зачем тебе, — подумал Бродецки, — тринадцать тысяч погибших в этом конфликте, вызванном твоей уставной бдительностью? Для них-то уже нет и не будет никаких альтернатив, и почему, черт побери, тебе на это плевать?
Впрочем, говорил Донат сам с собой, потому что генерал давно отбыл, удовлетворенный тем, что живет в мире, где принял правильное решение.
Перед уходом Бродецки машинально заглянул в свою почтовую ячейку и оба найденных там письма захватил с собой, чтобы прочитать дома. Но, добравшись до квартиры, он о письмах, спрятанных в дипломат, успел забыть. Посмотрел «Мабат» (опять на территории государства Палестина «мелкие волнения», закончившиеся гибелью восьми человек в Шхеме и Хевроне, хорошо хоть среди еврейских поселенцев пострадавших нет), и лег спать с тяжелой головой.
Он и утром не сразу вспомнил о письмах. Спустился к почтовому ящику, который оказался пустым, и лишь вернувшись, подумал о пакетах, лежащих в дипломате. Первое письмо — от начальника отдела с просьбой представить месячный отчет. Ерунда, рутина. Второе — с иерусалимским обратным адресом
— было от некоего Ронинсона, которого Донат не знал. Он вскрыл конверт, обнаружил лист бумаги с русским текстом и только тогда вспомнил странного посетителя.
В письме были, по мнению Доната, по крайней мере две загадки. Во-первых, что значит «удалось осуществить задуманное»? Он несколько раз перечитал текст, а потом внимательно просмотрел газеты за последнюю неделю. Никаких эксцессов не обнаружил. Президент Палестины Мохаммед Дауб сделал, правда, довольно двусмысленное заявление относительно статуса Акко, но это не могло удивить, поскольку уважаемый деятель еще не сделал ни одного заявления, которое нельзя было бы назвать двусмысленным. В Иерихоне взорвалась бомба и был причинен ущерб зданию муниципалитета. Но в здании никого не было и быть не могло, поскольку его несколько дней назад подготовили для капитального ремонта. Ответственность за взрыв, к тому же, взяла на себя организация «Палестинская честь», в которой Ронинсон состоять не мог по той простой причине, что рожден был евреем. Нет, решительно ничего плохого с землей Израиля не произошло. Что бы ни натворил Ронинсон, это не могло иметь судьбоносного значения.
И во-вторых, зачем вообще нужно было писать письмо, если автор мог без проблем придти в Институт и, если уж он хотел иметь дело именно с Донатом, обратиться лично к нему с просьбой о предоставлении кабины. Правда, могло, конечно, оказаться, что Бродецки в это время не дежурит или находится в отпуске, а Ронинсон не хотел бы излагать свою гипотезу новому человеку, потому и послал письмо с предупреждением. Возможно. А возможно, и нет. Во всяком случае, ждать до назначенного Ронинсоном срока оставалось всего три часа.
На работу Донату нужно было к четырем, но он быстро собрался и ровно в полдень вошел в холл Института, обнаружив Ронинсона нервно расхаживающим по холлу.
— Так что же вам удалось сделать с нашей землей? — не без иронии спросил Бродецки несколько минут спустя, когда они остались вдвоем в операторской, заполнив предварительно бланк посещения и просьбу о перемещении в альтернативный мир.
— Именно это я и хочу узнать, — сказал Ронинсон.
— Не понял вашу мысль… Если вы что-то сделали, то…
— Это вы не поняли, что удивительно. Вот ваша бумага, ваш чертеж, видите, вот раздваивается линия, образуя, по вашим словам, два альтернативных мира.
— Ну да, однако…
— По этой линии развивается мир, по вашим словам, если я делаю нечто. Например, как вы сказали, заказываю чашку кофе. А по этой линии мир развивается, если я не делаю того, что хотел. Остаюсь без кофе, к примеру. Почему же вы думаете, что я обязательно должен что-то…
— О черт! — сказал Донат. — Я понял. Вы самостоятельно дошли до второй теоремы Штейнберга.
— Не знаю, до чего я дошел. Прежде всего я дошел до нарушения множества мицвот, и если бы не разрешение рави…
— Не будем о рави, — Донат не хотел начинать дискуссию на религиозную тему, где поражение ему было обеспечено. — Вы совершенно правы. Вам достаточно продумать некий поступок и оказаться перед дилеммой — делать или не делать. Вы можете решить ничего не делать и окажетесь вот на этой линии, но в момент решения возникнет и вторая линия — где вы действительно начали осуществлять задуманное. Господин Ронинсон, что же вы надумали сотворить с землей Израиля? И что вы сотворили с этой землей в том альтернативном мире, где вам удалось выполнить решение?
Ронинсон глубоко вздохнул. Снял шляпу, положил ее на стол, вытащил из кармана брюк сложенный вчетверо носовой платок, расправил его и вытер вспотевший затылок. Все это он проделал медленно, то ли обдумывая ответ, то ли, как решил Донат, следивший за посетителем с нараставшим раздражением, вовсе не зная, что ответить.
— Ничего особенного, — сказал Ронинсон. — Я не хочу, чтобы вы знали это до окончания сеанса. Опыт должен быть чистым, верно? В моем кармане запечатанный конверт, где я описал все, что намеревался сделать. Мы вскроем конверт после того, как я побываю в том мире, который, по вашему мнению, возник в тот момент, когда я решил…
— Послушайте, — не выдержал Донат, — что вы все время повторяете «по вашему мнению»? Давайте приступим. В конце концов, вы отправитесь в мир вашего решения, а не моего, я там не могу побывать никак, поскольку даже не знаю о содержании…
— Именно потому я и не говорю вам о нем — чтобы вы не помешали мне там выполнить задуманное.
В логике Ронинсону отказать было трудно. Снять кипу он отказался наотрез, и Донату пришлось использовать метод косвенного воздействия, который обычно не давал гарантии. Альфа-ритм Ронинсона прекрасно подходил для восприятия излучения Штейнберга, но надежней было бы, конечно, наклеить электроды на макушку.
Все дальнейшее представилось Донату сюрреалистическим кошмаром, фильмом ужасов.
Ронинсон с видимым удовольствием сел в невидимое перекрестье лучей Штейнберга и отбыл в свой альтернативный мир с загадочной улыбкой на губах. Сеанс был рассчитан на десять минут реального времени — сколько субъективного времени пройдет для Ронинсона в том мире, где он окажется, зависело исключительно от его воли, желания и психофизической подготовки. Обычно никто не задерживался «там» более чем на сутки — даже если альтернативный мир оказывался как две капли воды подобен этому.
Через две минуты — Бродецки следил по лабораторным часам — черты лица Ронинсона начали неуловимо меняться. Исчезла улыбка, меж бровей легла морщина, придавшая лицу выражение мрачной уверенности. Губы крепко сжались. Телеметрия показала, что сердце Ронинсона бьется все чаще, это случалось со многими и обычно проходило бесследно. Донат продолжал следить, готовый в любое
