слез к смеху.
Ее жизненная карьера была неровной, как путь маленькой дождевой капли, стекающей по грязному оконному стеклу. Постоянная забота о пропитании, одежде и ночлеге сделала ее детство безрадостным. Когда Паоле минуло пятнадцать и она стала работать в цирке, в жизни юной итальянки произошел перелом к лучшему. Воздушный полет на трапециях стал ее призванием. Смелость, точный расчет и врожденная грация обеспечили ей шумный успех. Более трех лет провела она под высоким куполом, и это была лучшая пора в ее жизни. Но вот она получила приглашение сниматься в кино, и, хотя Паола не расставалась с любимой профессией, интерес к жизни вдруг стал угасать в ней. Она почувствовала себя усталой, одинокой.
Бергофф увидел ее в Голливуде, выкупил, заплатив студии неустойку, и с тех пор она сопровождала его повсюду. Знакомые Бергоффа считали, что он имеет «право на благоустроенный отдых».
Паола отнеслась к своему положению пассивно: она уже смирилась с тем, что жить приходится для того, чтобы кто-то получал от этого удовольствие.
Холодность итальянки была непонятна Бергоффу. Вначале это его раздражало, а потом он махнул рукой и предоставил Паоле полную свободу.
Друзей у нее не было, а свободного времени появилось теперь столько, что она не знала, чем его заполнить. Незаметно Паола пристрастилась к вину, не встретив противодействия со стороны Бергоффа.
Хоутон был первым гостем с материка в их доме. Паола радушно встретила гостя, весело угощала его за столом, охотно поддержизала беседу и была покорена способностью Боба не Только занимательно рассказывать, но и внимательно слушать. Обед прошел непринужденно, и Бергофф был очень доволен той теплой семейной атмосферой, которая на время сменила скуку, царившую в его доме. Почувствовав, что выпил лишнее, он вскоре удалился в спальню, и Боб с Паолой остались вдвоем. Боб любовался прекрасным лицом Паолы, которое слегка портили странные коричневые пятна.
— Почему вы так пристально смотрите на меня, мистер Хоутон? — спросила Паола. — Вас, верно, удивляют эти пятна?.. Но это пустяки по сравнению с тем, что было… Вы не представляете, что мне пришлось пережить! На меня напала ужасная тропическая болезнь! Лицо было так обезображено, что я себя не узнавала. До этого я слышала, что среди туземцев появилась какая-то кожная болезнь, но не верила. И вот, пожалуйста, заболела сама… Если бы не Дорт — он дал мне какую-то мазь, — я осталась бы искалеченной навек. Не знаю, за что меня так карает бог… Никто из белых, вы понимаете, никто, кроме меня, не пережил этого. Лишь я одна оказалась жертвой здешнего климата. Спасибо Дорту, — пылко воскликнула она, — не то меня все стали бы презирать!
— Ну, полно, мисс Паола. Такое может случиться с каждым. Хорошо, что теперь вы выздоравливаете и неприятное позади.
— Называйте меня просто Паолой, — попросила она, наполняя бокалы.
— А вы меня — Боб. Поскольку вы упомянули о Дорте, позвольте мне, Паола, просить вас рассказать о нем.
— Откровенно говоря, я мало что знаю. Дорт — замкнутый человек, свысока смотрит на женщин, в том числе и на меня, конечно. Не ошибусь, если скажу, что он вообще на всех смотрит с презрением. На редкость самовлюбленная личность! Безусловно, я ему обязана своим исцелением, но, если говорить правду…
— Понимаю вас, Паола, вполне понимаю. Говорят, что он что-то изобрел или изобретает…
— Я ничего не знаю о его работе.
— Надолго вы поселились здесь? — спросил Боб, меняя тему разговора.
— Сама не знаю. Как Бергофф… Я неудачница. Мне теперь все равно. Просто живу по инерции. Качусь, пока не упаду! Как колесо, оторвавшееся от автомобиля.
— Вы назвали себя неудачницей, Паола, — доверительно сказал Боб. — Мы оба из числа этой печальной категории людей. Всего три года назад я окончил университет, но человек с дипломом лингвиста оказался никому не нужным. Никому! Тогда-то я понял, что дал маху, но исправить что-либо было невозможно. Затем стал репортером… А душа моя тоскует по любимому делу!..
— И моя тоже, Боб!
— И только когда я плыву по океану виски, мне легче и я обретаю способность философски смотреть на людей и на все вокруг…
Паола зло заломила руки, вскинула глаза к небу и воскликнула:
— Боже! Ответь мне, чего в мире больше — горя или возможности избежать его?
3
Открыв глаза и убедившись, что уже утро, Боб быстро встал с постели, ополоснулся холодной водой, размялся на веранде, выпил освежающей кока-колы. Увидев на столе фотоаппарат, Боб вспомнил задание Бергоффа.
Час спустя он был на крабоконсервном заводе. Отыскав Монти Пирса, Хоутон несколько своеобразно изложил ему суть дела:
— Послушайте, Пирс, если вы отгадаете, что у меня в руках, я ставлю ящик пива…
— По ведь это же обыкновенный фотоаппарат, мистер Хоутон! — воскликнул Пирс.
Веснушчатую физиономию Боба озарила улыбка.
— Споря с вами, — сказал он, — я могу закладывать Эйфелеву башню без малейшего риска для французов…
— Я не понимаю ваших шуток, мистер Хоутон, — обиделся Пирс.
— То, что вы назвали фотоаппаратом, попав в руки настоящего джентльмена, становится «преобразователем истины»… В наш век не модно врать с голыми руками — засмеют! Но стоит подбросить читателям отлично смонтированный снимок, как одного неверующего задушат десять одураченных простаков. Надо только уметь все делать правильно. Вот, к примеру, ваш цех. Я вижу кафельные полы, белые стены, занавески от москитов, веселых черномазых, а на первом плане идиллии сверкающие детали какого-нибудь нового станка и над всем этим — ваша распростертая длань.
— Но…
— Никаких «но»! Ваша задача — возможно быстрее декорировать свой механизированный свинарник и получить сто долларов наличными. Я сделаю несколько моментальных снимков, и вы можете опять восстановить здесь статус-кво..
— О, мистер Хоутон, вы на этот раз начало перенесли в конец, и у меня едва не пересохло в горле. Я вас понял на все сто пятьдесят долларов.
— Согласен. Получите эскиз, аванс и пожелание успеха. День спустя уголок в цехе, облюбованный Пирсом, так преобразился, что Боб, осмотрев его, щелкнул пальцами и расхохотался от души.
— Вы специалист по омоложению, — сказал он Пирсу. — Но цветочки выбросьте за борт.
— Опять?! — вдруг заорал Пирс, обращаясь к кому-то за спиной Хоутона. — Почему не работаешь, бездельник?..
Боб поморщился и обернулся. Он увидел высокого стройного юношу с благородным, несколько удлиненным лицом и удивительно мягким взглядом темно-серых глаз. Кожа юноши была смуглая, как у метиса.
Услышав окрик, юноша умоляюще посмотрел на мастера и, с трудом произнося английские слова, сказал:
— Господин, я потом работать два раза… А сейчас Мауки хочет знать: можно ли весь завод сделать таким белым? И откуда привезли сюда чистоту?
Мастер взмахнул плетью, в жарком воздухе сухо и отрывисто прозвучал удар, а на тело юноши лег взбухший след, будто кто-то кинул ему на плечо кусок черной от сажи веревки.
Юноша покачнулся. Его серые глаза потемнели и сверкнули гневом и обидой.
— Большой и умный не должен бить другого, — убежденно произнес он и, смерив мастера
