деловым предложением?» И я тут же решил, что поначалу придам своему визиту обычный дружеский характер, а там будет видно. Я постучался.
Хозяин открыл дверь и, увидев меня, развел руками:
– Алекс… ты?
А я застыл на месте, пораженный его сходством с тем самым Кестлером, которого недавно видел во сне: усталым, сутулящимся. Даже густая копна поседевших волос так же бессильно спадала на лоб.
– Постарел? – улыбнулся он, по-своему истолковав мой столбняк.
Я очнулся.
– Нет, не то… Просто давно не виделись. Здравствуйте, Кестлер! – Я сжал его мягкую, но сильную руку.
Идти в гостиную не понадобилось, так как помещение, где я очутился, и было таковой, хотя обычные атрибуты гостиной – мебель, ковер, картины – отсутствовали. В наличии были кухонный стол, два стула с пластиковыми сиденьями не первой свежести и еще у стены скамеечка от рояля, с погнутыми ножками. Вот и все, если не считать книг и журналов, сложенных стопками на полу. По всему было видать, что хозяин квартиры живет небогато.
Мы уселись за стол. Кестлер, еще не оправившийся от удивления, опросил:
– Как ты меня отыскал?
Я рассказал. Закончив, добавил:
– Отец болен уже две недели.
– И серьезно?
– Да, может затянуться.
– Как же это? – воскликнул Кестлер с непритворным огорчением. – А ведь крепыш был. Вот не ожидал! – Он покрутил головой. – Ну, будем надеяться, образуется. А ты как? Служишь?
– На этой неделе бросаю. Придется заменить отца.
– Что ж, остается пожелать молодому директору удачи! – Кестлер протянул мне руку через стол; на лице у него я прочел искреннее доброжелательство.
– А что у вас нового? – спросил я, ответив на рукопожатие. – Как Нора?
Кестлер вздрогнул.
– Ее больше нет, – тихо ответил он. – Она умерла…
– Но что случилось? – воскликнул я, пораженный.
Кестлер поднялся и прошел к холодильнику. Молча вынул бутылки и, захватив с полки стаканы, вернулся к столу.
– Льда нет, – извинился он, – не употребляю. – Он наполнил стаканы виски с содовой водой и придвинул один ко мне.
Напиток был тепловатый, да и виски было из дешевых, но я одним духом отпил половину. Тогда Кестлер сказал:
– …В больнице… Отравилась наркотиками.
– Каким образом?
– Не знаю. Где-то достала. Эти несчастные, в их состоянии, становятся изобретательными. – Кестлер сделал паузу, затем приглушенным голосом добавил: – Это моя вина, Алекс!
– При чем здесь вы?
– Я не сумел устроить ее жизнь, а потом, когда началось, не сумел поддержать ее.
– Не говорите так, Кестлер, вы сделали все, что могли!
– Этого всего недостаточно. Душу человека нельзя укрепить одними внешними средствами.
– Тогда вы просто несчастный, – настаивал я.
– В том-то и штука, что я даже этому не научился. Я только и несчастен, когда мне мешают, когда не дают быть вот таким себялюбцем и мечтателем. Мне и жениться не следовало!
– Разве вы женились не по любви?
– Разумеется, по любви, но мое чувство всегда за прочным стеклом, каким я добросовестно огораживаю собственную персону. Да, я любил Нору, но то, что она требовала внимания, мне мешало. Даже когда заболела и страдала, мне это мешало. И то, что ее жалел, сама жалость, тоже мешала. Вот каков я, мой друг. – Кестлер закурил и, упершись руками в колени, повернулся в сторону от света; на его усталое лицо опустились густые сумерки, и в них напрасно было искать отсветов обычной улыбки.
Немного помолчав, я сказал:
– Вы плохо себя знаете; вы лучше, чем думаете о себе!
Он пожал плечами:
– Почему ты так говоришь?
– А потому, что вы страдаете от сознания, что вы такой.
Кестлер внимательно посмотрел на меня.
