– Слышу… Как это… произошло?
– Приезжайте, расскажем!
Меньше чем через час я сидел в полиции, слушая монотонное чтение протокола: такого-то числа, в двенадцать часов ночи, в больницу – имярек – приехал Мартын Кестлер, тяжело раненный ножом в живот. Прибывшая полиция успела выслушать его показания. По его словам, он был удручен неудачей в делах и, придя в состояние депрессии, решил покончить счеты с жизнью…
Закончив чтение, полицейский взглянул на меня.
– Искренне вам сочувствую! – сказал он, вероятно прочтя у меня на лице безысходную грусть.
– Где он сейчас?
Полицейский назвал морг, и я, ничего не соображая, молча повернулся и вышел.
ГЛАВА 21
Дни потянулись мучительно долгие. Ликвидационный период требовал большой изворотливости. Это было особенно важно в отношении наличного капитала. Сознавая себя ответственным за крушение, я старался спасти хоть крохи, чтобы выплатить увольняемым служащим месячное жалованье. К счастью, специалист-бухгалтер, совместно с адвокатской конторой, повел дело так ловко, что спасенных средств хватило с излишком.
Последним ушел старый Ханс. Он долго отказывался от двухмесячного оклада, наконец взял чек и обнял меня.
– Храни вас Бог! – сказал он, шмыгая носом.
Больше мне здесь нечего было делать: помещение и оборудование были опечатаны. Я сдал ключи в адвокатскую контору и уехал к себе в Нью-Йорк.
Какие-то личные средства у меня еще оставались, и я мог не спеша поразмыслить над тем, как устрою свое будущее. Но именно на это я сейчас и не был способен; как только начинал строить планы, я сбивался на фантастику: то порывался уехать в Африку, то становился золотоискателем, а то представлял себе, как отправлюсь в Лас-Вегас и попытаю счастья в рулетке. Но даже на таких фантазиях я задержаться не мог, потому что всякий раз меня обступали образы и воспоминания. Они преследовали меня во сне и наяву, создавая вокруг призрачный мир. В этом мире были нарушены основные силы притяжения – как в небесных системах, из которых удалены некоторые из планет. Дорис!… Кестлер!… Там, где они еще недавно были, теперь зияла мучительная пустота. Всматриваясь в нее, я испытывал тоску, граничащую с физической болью. Все мои попытки найти Дорис ни к чему не привели: она исчезла, словно растаяла в воздухе, не оставив после себя никакого наводящего следа.
Я забыл упомянуть о Бруте: он приехал проститься вскоре после той ночи. Он был бледен и задумчив, сообщил, что распускает организацию и уезжает – куда – не сказал.
Под конец я все-таки спросил:
– Вы знаете, что тогда произошло?
– Знаю.
– Что же вы об этом думаете?
Он помолчал, затем сказал:
– Это трудный вопрос… Да и Стэн с Полем – частности. Главное остается неразрешенным.
– Что именно?
Брут опять помедлил, прежде чем ответить:
– Видите ли, когда общество окончательно разделится на тех, кто могут убивать, и тех – кто не могут, это будет страшный день.
– Вы хотите сказать, что палачи нужны и добрым?
– Не знаю, об этом следует подумать… Прощайте! – Брут поднялся и, не протянув мне руки, пошел к дверям.
Потихоньку я стал пить; сперва понемногу, только вечером, но как я ждал этого часа! Два стакана крепкого напитка приводили меня в состояние относительного равновесия. Я бодрел, отправлялся в город и часами бродил по шумным улицам, завидуя веселью снующей толпы и в то же время поражаясь ее бездумности. Я говорил себе – они слепы, они как стадо, гонимое на скотобойню. Сегодня под копытами сочная трава, а завтра обескровленными тушами они повиснут на крючьях, так и не заподозрив, что жизнь их была дорогой к нелепой развязке. «Му-у-у!» – мычал я, уже не про себя, а вслух, и вызывающе смотрел в телячьи глаза гуляк, а они отвечали мне удивленными взглядами. И тогда мне мечталось стать диктатором, безграничным владыкой, и, схватив кнут, повернуть их вспять – пока не поздно, потому что в глубине души мне все-таки было их жаль. Нет, я не любил их и даже не старался полюбить – всех нельзя любить, и многих тоже нельзя – для этого нужно быть святым или… очень жестоким!…
Иногда эти мысли так будоражили меня, что, вернувшись домой, я выпивал еще и заваливался спать в сладкой надежде, что завтрашний день принесет какие-то важные решения.
Я похудел, оброс бородой и усами и, заглядывая в зеркало, удивлялся появившемуся в глазах лихорадочному блеску. Уж не болен ли я?! Но нет, физической слабости я не ощущал, да и мозг работал четко, без устали. Впрочем, насчет последнего не уверен, подчас мне казалось, что слишком непрерывно течет мысль; чтобы задержать ее течение, я выпивал еще.
Постепенно удвоил, утроил рацион; начинал с утра, после завтрака, потом выпивал перед обедом, ужином и, наконец, на ночь. И хоть еще не стал заправским алкоголиком, что-то в моей внешности, видимо, выдавало новую наклонность. Раз, бродя ранним утром в районе 34-й улицы, я услышал за собой робкий оклик:
– Эй, браток, не найдется ли у тебя чего выпить?
Я оглянулся и увидел оборванца с пятнистым испитым лицом. Он глуповато ухмылялся.
