потом он спустился на свой пост, а его место по очереди занимали другие офицеры. Аллен и Джордан методично и скрупулезно следили за работой каждого боевого поста, давали «вводные», что-то занося в черные записные книжечки. Наконец, когда солнце покатилось за горизонт, а экипаж находился при последнем издыхании, адмирал снова вышел на мостик и повернул лодку к дому.
— Милый, прости… Сегодня мы не сможем с тобой увидеться…
Брент до боли стиснул телефонную трубку.
— Почему, Дэйл? Что случилось?
— Меня вызывают в Вашингтон. Срочно. Лечу ближайшим рейсом.
— А когда вернешься?
— Не знаю… Не знаю! — голос ее дрогнул.
— Но контора твоя — в Нью-Йорке?
— Да, Брент.
— Значит, вернешься.
— Вернусь… А когда — неизвестно.
Брент стукнул кулаком по ящику таксофона.
— Мы скоро уходим…
— Да, Брент…
— Напиши мне или дай радиограмму.
— Хорошо. Брент… Я хочу тебе сказать: ты очень много значишь для меня. Ты — все! Пожалуйста, будь осторожен.
— Я все время про тебя думаю, Дэйл.
— И еще, Брент… Знаешь… Я люблю тебя.
Крепко прижав трубку к уху, он стиснул челюсти.
— Я знаю, ты не хочешь, чтобы я произносила эти слова… Мы с тобой оба старались избегать их.
— Нет, я хочу, чтобы ты говорила… — Он вздохнул. — И я люблю тебя, Дэйл.
— Я так счастлива, Брент… Мне так хорошо!
— Когда мы увидимся, я сделаю так, что тебе будет еще лучше!
— Ты обещаешь?
— Обещаю.
— Брент, мне пора… Мне надо бежать…
Выйдя из будки, Брент сунул руки в карманы штормовки и медленно зашагал назад — на «Блэкфин».
Двое суток спустя лодка совершила свое первое погружение. На мостике стояли Аллен, Джордан, Брент Росс и рулевой Сторджис. Погода была идеальной — чистое небо, безмятежно-спокойное море с еле заметным волнением. Легкий, двухбалльный бриз дул с северо-востока. Нервы у всех были натянуты как струны. «Блэкфин» вышел из нью-йоркской гавани и добрался до квадрата, где глубина была около ста фатомов[19].
— Торопиться поначалу не будем, — сказал Аллен Джордану, и старый подводник кивнул в знак согласия. — Всем постам! По местам стоять, к погружению!
Брент, склонившись к люку, ведущему в рубку, отрепетовал команду. В ту же минуту подводники в каждом отсеке, на каждом боевом посту принялись готовить лодку к погружению, задраивая переборки и клапаны и выполняя десятки других операций, предшествующих уходу лодки на глубину. Аллен склонился над машинным телеграфом:
— Докладывать о готовности!
Аллен и Джордан, добиваясь полной, почти балетной согласованности действий, требовали, чтобы свободные от вахты офицеры лично проверяли готовность каждого отсека к погружению вне зависимости от того, сколько зеленых огоньков зажглось на «рождественской елке».
— Носовой торпедный отсек готов! — раздался голос Фредерика Хассе.
— Центральный пост готов! — доложил Уильямс.
Затем сообщили о готовности штурман Каденбах и старший механик Данлэп.
Аллен произнес новую команду, и прижатые к корпусу носовые горизонтальные рули, похожие на исполинские листья, задрожали и стали подниматься, пока их ведущие кромки не оказались в воде под прямым углом к корпусу.
— Впередсмотрящие — вниз!
Оба матроса торопливо скатились с наблюдательной площадки и юркнули в люк. Аллен, оглядевшись по сторонам, заметил, что рули уже слегка задрали нос лодки над поверхностью воды.
— Ну, с Богом! Очистить мостик!
Первым спустился с мостика в рубку Брент, за ним — Джордан. Оба стали перед компьютером управления торпедами. Еще через несколько мгновений Сторджис занял свой пост у штурвала и пульта управления, акустик Пит Ромеро сел перед гидроакустической станцией, телефонист Рэндольф Дэвидсон надел наушники с микрофоном. Старшина второй статьи Тадаси Такигути склонился над прибором радиолокационного обеспечения. Штурман Чарли Каденбах подошел к маленькому прокладочному столу.
Спускаясь последним, адмирал, взявший сегодня на себя обязанности дежурного по кораблю, всей ладонью нажал на ревун боевой тревоги и крикнул:
— Погружение!
Всю лодку заполнил звук, похожий на те, что издавали когда-то клаксоны первых автомобилей: «Оу- у-у! Оу-у-у!» Адмирал, пятясь по трапу, дернул за штертик[20], с металлическим грохотом захлопнул за собой люк и, энергично крутя стальной штурвальчик задрайки по часовой стрелке, герметически закрыл его. Потом сошел по трапу в рубку. Одновременно матросы на посту погружения передвинули рычаги — с лязгом открылись клапаны вентиляции палубных цистерн.
Для проверки герметичности в лодку под давлением стали нагнетать воздух, и Брент почувствовал, как заложило уши.
— Зеленый! — крикнул матрос, следивший за лампочками на панели: зажглись указатели открытия забортных отверстий и приема балласта.
— Добро, — кивнул адмирал и крикнул в центральный пост: — Продуть носовую цистерну! Погружение на шестьдесят четыре фута. Перископ, значит, высунется на два с половиной фута, — добавил он, обращаясь к Джордану.
— Есть шестьдесят четыре фута! — отозвался энсин Бэттл и, склонившись к своим рулевым- горизонтальщикам, стал что-то им тихо втолковывать.
Аллен обернулся к Чарли Каденбаху, глядевшему на карту и вертевшему в руках параллельную линейку.
— Штурман, глубина под килем?
— Сто десять фатомов, сэр.
Брент слышал, как гудит воздух, вытесняемый из главных цистерн устремившейся туда забортной водой, как зажужжали генераторы. Лодка наклонилась. Вода, забурлив, поглотила мостик и рубку, сомкнулась за зелеными стеклами маленьких иллюминаторов. Лодка погрузилась, и в отсеках мгновенно установилась странная тишина: еще сильнее заложило уши, и несмотря на включенную вентиляцию, в главном посту, тесно заполненном людьми, сразу стало жарко и душно, запахло потом. В красноватом свете походных ламп лица приобрели неестественный розовый оттенок.
— Прошли пятьдесят футов, — крикнул наверх Бэттл.
— Продуть кормовую и выровнять. Средний ход.
— Есть продуть кормовую…
— Так. Перископ поднять!
Уильямс нажал на свисающую с верхней переборки кнопку на длинном проводке — послышался металлический щелчок реле, и стальная труба, погромыхивая подшипниками, скользнула вверх по своей шахте.
